Вальтер Скотт - Аббат

Незнакомец задержался на пороге, как бы поджидая Роланда; как только он убедился, что паж следует за ним, он быстрым шагом двинулся вперед. Они прошли дальше в переулок, и Роланд заметил, что теперь дома тянутся только с одной стороны, по другую же сторону высится старая стена, из-за которой кое-где выглядывают ветви деревьев. Пройдя еще немного вдоль стены, они разыскали в ней небольшую дверь. Провожатый Роланда остановился и, оглянувшись, не идет ли кто за ними, отпер эту дверь ключом. Он вошел, знаком поманил за собой Роланда и тщательно запер дверь изнутри. Осмотревшись, паж увидел, что они находятся в небольшом, заботливо возделанном фруктовом саду. Незнакомец провел его по дорожкам, на которые падала тень от ветвей, обремененных зрелыми плодами. Они пришли в зеленую беседку, где латник уселся на дерновую скамью и предложил Роланду сесть на скамью напротив. После минутного молчания он заговорил:

— Итак, ты не поверил словам незнакомца и требуешь более веского доказательства того, что доверенное тебе письмо Джорджа Дугласа попало в надежные руки?

— Да, я требую этого, — сказал Роланд. — Я боюсь, не поступил ли опрометчиво, и если это так, мне придется любыми средствами исправить свою ошибку.

— Ты считаешь, что я вовсе незнаком тебе? — спросил латник. — Вглядись-ка внимательно в мое лицо: не напоминает ли оно кого-нибудь, хорошо знакомого тебе в прошлом?

Роланд смотрел пристально, но тот образ, который возник в его памяти, так не вязался с грубой одеждой наемного латника, которую носил сидевший перед ним человек, что он даже не решился высказать свою догадку.

— Да, сын мой, — сказал незнакомец, видя его смущение, — ты действительно видишь перед собой несчастного отца Амвросия, который некогда считал завершенной свою миссию по спасению твоей души от сетей ереси, но который сейчас вынужден оплакивать тебя, как вероотступника.

Живой характер Роланда Грейма сочетался с большой душевной добротой. Для него невыносимо было смотреть на своего престарелого и почитаемого наставника и духовного отца, претерпевшего такие превратности судьбы; он пал пред ним на колени, обнял его ноги и горько заплакал.

— Что означают эти слезы, сын мой? — спросил аббат. — Если ты раскаиваешься в собственных грехах и безумствах, тогда они воистину льются благодетельным дождем и способны принести тебе пользу; меня же не стоит оплакивать. Ты действительно видишь главу общины святой Марии в доспехах бедного латника, который служит своему господину мечом и копьем, а в случае надобности отдаст ему и свою жизнь за этот грубый ливрейный наряд и четыре марки в год. Но это одеяние соответствует духу времени, и оно так же подобает прелатам воинствующей церкви, как епископский посох, митра и парча — служителям церкви торжествующей.

— Но как же это… — спросил паж и тут же добавил, обрывая самого себя: — Впрочем, что я спрашиваю? Кэтрин Ситон частично подготовила меня к этому. Но перемена так разительна, падение так безысходно!..

— Да, сын мой, — сказал аббат Амвросий, — ты сам видел собственными глазами мое незаслуженное возведение в сан аббата, этот последний торжественный акт в церкви святой Марии, если только небо снова не поднимет нашу церковь из ее униженного состояния. Сейчас пастырь сражен, почти повержен ниц, паства рассеяна, а гробницы святых мучеников и благочестивых покровителей церкви служат убежищем для ночных сов и вампиров пустыни…

— А ваш брат, рыцарь Эвенел, разве он не в силах был защитить вас?

— Он и сам попал под подозрение властей предержащих, которые столь же несправедливы к своим сторонникам, сколь жестоки к врагам, — промолвил аббат. — Я бы не стал об этом жалеть, если бы смел надеяться, что это поможет удалить его от ложного пути; но я хорошо знаю душу Хэлберта и боюсь, что в таком положении он скорее будет склонен подтвердить свою преданность этому нечестивому делу каким-нибудь новым поступком, еще более гибельным для церкви и еще более оскорбительным для бога. Впрочем, довольно об этом, перейдем к предмету нашей встречи. Надеюсь, тебе достаточно моего слова, что принесенное тобой письмо от Джорджа Дугласа действительно предназначалось мне?

— Но тогда, значит, Джордж Дуглас… — начал было паж.

— Искренний друг своей королевы, Роланд; а вскоре, надеюсь, у него раскроются глаза и на ошибки его церкви (столь незаслуженно носящей это название).

— Но тогда какова его роль по отношению к отцу и леди Лохливен, которая заменила ему мать? — нетерпеливо спросил паж.

— Он их лучший друг, ныне и присно и во веки веков, — сказал аббат, — ведь он собирается исправить то зло, которое они причинили. и продолжают причинять людям.

— Боюсь, — сказал паж, — что мне не очень по душе дружба, которая начинается с предательства.

— Я не осуждаю тебя за подобную щепетильность, сын мой, — ответил аббат, — но наше время подорвало приверженность христиан к их вере и верность подданных своему королю, не говоря уж об иных, менее прочных связях; в такое время простые узы родства так же не могут заставить нас свернуть с пути, как не могут задержать паломника, следующего своим обетам, репей и терновник, вцепившиеся в его плащ.

— Но в таком случае, отец мой… — воскликнул юноша и замолчал, не решаясь продолжать.

— Говори, сын мой, — ободрил его аббат, — говори смело.

— Тогда, я надеюсь, вы не станете обижаться, — продолжал Роланд, — если я напомню, что именно это и ставят нам в вину наши противники, когда говорят, что у нас цель оправдывает средства и что мы готовы совершить величайший грех ради возможного грядущего блага.

— Еретики испробовали на тебе свои обычные уловки, сын мой, — ответил аббат. — Они хотели бы, чтобы мы добровольно отреклись от искусства действовать мудро и-скрытно, в то время как их превосходство в силе не дает нам возможности сражаться с ними в открытом и равном бою. Оли довели нас до изнеможения, а теперь еще хотели бы отнять те средства, которые искупают недостаток у нас силы и которыми повсюду в природе слабый защищается от более мощного противника. С таким же успехом собака могла бы уговаривать зайца: «Оставь свои лукавые увертки, выходи на честный бой!» Ведь именно так поступает вооруженный до зубов, полный сил еретик, требуя от повергнутого и придавленного к земле католика, чтобы тот отказался от змеиной мудрости — единственного орудия, оставленного нам для того, чтобы восстановить разрушенный Иерусалим, который мы оплакиваем и который мы обязаны воссоздать вновь. Но об этом мы еще поговорим позже. А сейчас я именем твоей веры приказываю тебе, сын мой, рассказать мне искренне и подробно обо всем, что произошло с тобой после того, как мы расстались, и поведать, в каком состоянии находится сейчас твоя совесть. Сестра Мэгделин — необычайно одаренная женщина, она полна ревностной веры, которую не смогут пошатнуть ни сомнения, ни опасности, хотя вера эта не всегда подкреплена знаниями. Вот почему, сын мой, я по своей воле взял на себя роль твоего исповедника и наставника в эти мрачные и коварные времена.