Вальтер Скотт - Аббат

— Ни в коем случае, — ответил посланец. — Короче говоря, ты получишь шпагу, если обещаешь никогда не извлекать ее до особого повеления твоего законного монарха, или же не получишь вовсе.

— Я согласен на поставленное условие, и поскольку это оружие передает мне ваша дружественная рука, я принимаю его, — сказал Роланд, беря шпагу из рук пажа. — Но поверьте мне, если нам с вами предстоит, как я вижу, действовать совместно в каком-то серьезном и смелом предприятии, то с вашей стороны обязательно потребуются некоторая доверительность и откровенность, чтобы направлять мое рвение по надлежащему пути. Пока я больше ни на чем не буду настаивать; достаточно того, что вы меня понимаете.

— Я тебя понимаю?! — воскликнул паж, выказывая, в свою очередь, непритворное удивление. — Да провались я на этом месте, если я понимаю хоть что-нибудь! Чего это ты гримасничаешь, хихикаешь и делаешь хитрый вид, словно мы с тобой участники какого-то важного заговора и отлично понимаем друг друга, хотя ты меня никогда раньше и в глаза не видел.

— Что! — вскричал Роланд Грейм. — Вы будете отрицать, что мы встречались и прежде?

— Буду, черт возьми, перед любым христианским судом, — сказал второй паж.

— И вы также будете отрицать, что нам велели хорошо изучить лица друг друга, чтобы даже в случае переодевания, к которому нас могут побудить обстоятельства, каждый мог узнать в другом тайного агента могущественных сил? Вы не помните, как сестра Мэгдел или госпожа Бриджет…

Тут посланец прервал его, пожав плечами с видом сожаления:

— Бриджет, Мэгделин! Ты что, бредишь или спятил? Послушай, остролист, у тебя, видать, ум за разум зашел; попей-ка лечебного отвара и перед сном напяль на голову шерстяной колпак — может, полегчает. Помоги тебе бог!

После того как он распрощался в столь вежливых выражениях, Адам Вудкок, который теперь сидел за столом, но уже перед пустым кувшином, сказал ему:

— Не хотите ли, молодой человек, сейчас, когда вы уже выполнили свое поручение, выпить с нами, учтивости ради, кружечку вина и послушать славную песню?

И, не дожидаясь ответа, он затянул свою балладу:

Вероятно, доброе вино сдвинуло что-то с места в голове сокольничего, ибо иначе он вспомнил бы об опасности в общественном месте политических и сатирических шуток в его время, когда умы людей были так легко возбудимы.

Надо отдать ему справедливость — он сразу заметил свою оплошность и прервал пение, увидев, что при словах «отец святой» за несколькими столами посетители прекратили свои частные разговоры и многие из них начали с угрожающим видом вставать с мест, смотря на него во все глаза и готовясь принять. участие в ссоре, которая, казалось, вот-вот вспыхнет, тогда как другие, более сдержанные и осторожные, поспешно расплачивались за угощение и собирались убраться подобру-поздорову, пока дело не приняло худший оборот.

А похоже было, что оно его примет, ибо как только второй паж услыхал песенку Вудкока, он поднял свой хлыст и вскричал:

— Гнусный еретик, как смеешь ты в моем присутствии неуважительно говорить о его святейшестве папе! Я отхлещу тебя, как шелудивого пса!

— А я тебе проломлю башку, молокосос, если ты осмелишься хоть пальцем прикоснуться ко мне, — ответил Адам, и, выказывая свое презрение к угрозам юного Дрокенсера, недрогнувшим голосом храбро запел снова тот же куплет:

— Нас в темноте отец святой Хотел держать…

Но продолжить далее он не смог, так как его самого поверг во тьму вспыльчивый юноша, нанесший ему удар хлыстом по глазам.

Придя в ярость от острой боли и обиды, сокольничий вскочил, и хотя глаза его слезились так сильно, что он решительно ничего не видел, тем не менее он тотчас же схватился бы врукопашную со своим дерзким оскорбителем, если бы не Роланд Грейм, который, выступив в не свойственной ему роли проповедника благоразумия и миротворца, бросился между ними, умоляя Вудкока успокоиться.

— Ты не знаешь, с кем имеешь дело, — сказал он. — А ты, — обратился он к посланцу, который стоял на том же месте, презрительно смеясь над яростью Адама, — уходи поскорее, кто бы ты ни был; если ты действительно то лицо, за кого я тебя принимаю, то ты отлично понимаешь, что есть серьезные причины, почему тебе обязательно нужно уйти.

— Вот сейчас ты попал в точку, остролист, — сказал молодой щеголь, — хотя, по-видимому, посылал стрелу наудачу. Хозяин, поставь этому йомену полгаллона французского, чтобы он мог избавиться от боли в глазах, и вот тебе за него французская крона.

С этими словами он бросил на стол монету и быстрым, но уверенным шагом направился к выходу, спокойно поглядывая направо и налево; по пути он щелкнул пальцами перед носом у нескольких горожан, которые, объявив, что это позор — терпеть наглые речи и заносчивое поведение защитников папы, старались нащупать рукоятки своих клинков, как нарочно, в этот момент запутавшиеся в складках их плащей. Но поскольку их противник удалился раньше, чем кто-нибудь из них успел добраться до своего оружия, они сочли уже излишним обнажать клинки и ограничились обменом реплик по поводу случившегося. Один высказался в том смысле, что это вопиющее самоуправство — бить ни в чем не повинного человека по лицу, когда он всего лишь хотел спеть балладу про вавилонскую блудницу, и что если так пойдет дальше и сторонникам папы будет позволено безобразничать даже на наших постоялых дворах, то скоро бритоголовые сядут нам снова на шею.

— Надо бы мэру смотреть за этим, — сказал другой. — При нем должно быть пять-шесть вооруженных добровольцев, которые обязаны прибегать по первому свистку и давать хорошую взбучку таким вот щеголям. Потому что, видишь ли, дружище Лаглезер, не подобает нам с тобой, степенным домохозяевам, ввязываться в ссоры с бессовестными слугами и нахальными пажами знатных господ, сызмала приученными только то и делать, что проливать кровь да богохульствовать.

— Вот потому-то, дружище, — сказал Лаглезер, — я и отделал бы этого юнца так, чтобы небу стало жарко, если бы смог вовремя достать мой испанский клинок. Но прежде чем я успел повернуть пояс, этого молодца и след простыл.

— Ладно, — промолвил третий, — пусть убирается ко всем чертям, а нас упаси боже от таких передряг. Мой совет, друзья, давайте заплатим за угощение и разойдемся тихонько по домам, потому что с башни святого Эгидия уже дают сигнал гасить огни, а ночью ходить по улицам опасно.

Порешив на этом, добрые горожане надели плащи и приготовились уходить, а тот, кто, видимо, был самым бойким из них троих, положил руку на свой кли-нок под названием «Андреа Феррара» и заметил, что «всем молодчикам, которые вздумают восхвалять папу на Хайгейтской улице в Эдинбурге, следовало бы раньше запастись мечом святого Петра для своей защиты».