Артур Конан Дойл - Дядя Бернак

Приступы гнева у императора, хотя и были довольно бурными, но никогда долго не продолжались; конвульсивное подергиванье руки, — что было одним из признаков его раздражения, постепенно становилось все менее и менее заметным; посмотрев на де Миневаля, зарывшегося в бумаги и, как автомат, продолжавшего писать в течение всей этой сцены, он улыбнулся, подошел к огню, и следы гнева постепенно исчезали с его лица.

— Для вас нет оправдания за безрассудные траты, Жозефина, — сказал он, кладя руку ей на плечо. — Бриллианты и дорогие платья необходимы уродливым женщинам, чтобы привлечь на себя внимание, но вы не нуждаетесь в этом! У вас не было дорогих костюмов, когда я впервые видел вас на улице Шотерена, и ни одна женщина в мире не увлекла меня так, как вы! Для чего ты раздражаешь меня, Жозефина, и заставляешь говорить тебе столько неприятностей?

— Вы будете у нас, Наполеон? — осведомилась императрица, все страдания и неудовольствия которой, казалось, без следа рассеялись под влиянием одного доброго слова мужа. Она по-прежнему держала платок у глаз, но, я думаю, с единственной целью скрыть следы слез.

— Да, да, я буду! Мы все последуем вскоре за вами! Проводи дам до экипажа, Констан! Распорядились ли вы нагрузкой войск, Бертье? Пойдите-ка сюда, Тайлеран, я хочу поговорить с вами насчет моих видов на Испанию и Португалию. Monsieur де Лаваль, вы можете сопровождать императрицу в Пон де Брик, где мы увидимся с вами на приеме.

Пон де Брик — маленькое селение, — благодаря неожиданному прибытию двора, который должен был пробыть здесь несколько недель, был совершенно переполнен гостями. Было бы гораздо проще и удобнее поместиться в Булоньи, где имеются более подходящие и лучше оборудованные здания, но раз Наполеон наметил Пон де Брик, — оставалось только повиноваться. Слова «невозможно» для него не существовало, и с этим приходилось считаться всем тем, кто обязан был по долгу службы исполнять его желания.

Целая армия поваров и лакеев разместилась в мизерных помещениях деревушки. Затем прибыли сановники новой Империи, затем придворные фрейлины и их поклонники из лагеря. В распоряжении императрицы находился целый замок, остальные же размещались в деревенских избах, если не могли найти что-нибудь лучшее, и с нетерпением ожидали дня, когда можно будет вернуться обратно в покойные помещения Версаля или Фонтенебло. Императрица милостиво предложила мне место в своем экипаже и всю дорогу до селения, как будто забыв пережитую только что сцену, она весело болтала со мною, засыпая меня тысячами вопросов обо мне самом и о моих делах. Жозефина считала своим долгом знать о всех делах каждого из находящихся около нее, и это было одной из наиболее характерных и приятных ее черт. Особенно она заинтересовалась Евгенией, и так как избранная ею тема для разговора была приятна и мне, то это кончилось тем, что я продекломировал настоящий хвалебный гимн своей невесте, с вниманием выслушанный императрицей, иногда прерывавшей меня полными сочувствия восклицаниями, сопровождавшимися хихиканьями madame де Ремюсат. — Но вы непременно должны представить ее ко двору! — воскликнула императрица. — Неужели же можно допустить прозябать в английской деревушке такую девушку, олицетворение красоты и добродетели! Говорили вы об этом с императором?

— Но его Величество знал обо мне все без моего рассказа! — Он знает все и обо всем, этот удивительный человек. Вы слышали, он упрекал меня за заказ этой парюры из бриллиантов и сапфиров? Лефевр дал мне слово, что об этом никто не будет знать, кроме нас, и что я заплачу ему когда-либо впоследствии, однако, вы видели, что императору все известно. Что же он сказал вам, monsieur де Лаваль?

— Император сказал, что позаботится о моей женитьбе!

— Но это серьезнее, чем я думала, — озабоченно проговорила она. — Наполеон способен в одну неделю окрутить вас с любою из придворных дам. В этом деле и во всех других, он не позволяет себе противоречить.Сплошь да рядом по его настоянию заключаются весьма оригинальные браки. Но я еще увижусь с императором до моего отъезда в Париж и тогда посмотрю, что я могу сделать для вас!

Пока я рассыпался в благодарностях за ее доброту и сочувствие ко мне, экипаж уже подкатил к подъезду замка, у которого уже стояли две шеренги ливрейных лакеев и два караула гвардейцев, что указывало на пребывание здесь лиц императорской фамилии.

Императрица и ее статс-дама поспешили удалиться для совершения вечернего туалета, а меня ввели в салон, куда уже начинали съезжаться гости. Это была большая квадратная комната, очень скромно мебелированная, скорее гостиная провинциала-помещика, чем покои императрицы. Мрачные обои, старинная красного дерева мебель, обитая выцветшей и обветшавшей голубой материей, все это придавало мрачный вид комнате. Впрочем, впечатление это несколько смягчалось многочисленными канделябрами на столах и бра на стенах, яркий свет которых придавал всему торжественный и праздничный вид.

Рядом с этой сравнительно большой комнатой было несколько небольших комнат, отделявшихся друг от друга дешевыми занавесками в восточном стиле; в этих комнатах были приготовлены карточные столы. Группы дам и мужчин толпились в них. Дамы, по приказанию императора, в закрытых вечерних платьях, мужчины же штатские — в черных костюмах, военные — в полной парадной форме.

Дорогие материи ярких цветов виднелись повсюду, потому что, хотя император и проповедовал экономию по всем, он приказал дамам одеваться так, чтобы костюмы их соответствовали пышности и блеску двора. Простота классических костюмов отошла в область преданий вместе с эпохой революции, и теперь преобладали одеяния в восточном стиле. Восточные костюмы вошли в употребление со времени завоевания Египта и надевались в честь императора-завоевателя; этот стиль требовал большого вкуса, но зато и давал возможность выделиться среди массы других костюмов. Римская Лукреция сменилась восточной Зулейкой, и салоны, отражавшие величие древнего Рима, внезапно обратились в восточные залы.

Войдя в комнату, я поспешил стать в углу, потому что был уверен, что не увижу здесь никого из тех, кого я знал, но, сверх ожидания, кто-то вскоре потянул меня за руку. Обернувшись, я увидел перед собою желтое, неподвижное лицо дяди Бернака. Он схватил мою руку и с притворной сердечностью крепко сжел ее, хотя я не сделал ни малейшей попытки ответить на это пожатие.

— Мой дорогой Луи, — сказал он, — только в надежде встретить вас, я явился сюда из Гросбуа. Вы, конечно, понимаете, что, живя так далеко от Парижа, я не имел возможности бывать часто при дворе, и не думаю, чтобы мое присутствие здесь могло иметь для кого-либо значение. Уверяю вас, что являясь сюда, я думал только о вас. Я слышал о том, как хорошо принял вас император, и что вы приняты на личную службу к нему. Я говорил с ним о вас, и мне вполне удалось убедить Наполеона в том, что если он будет обходиться с вами хорошо, то это может привлечь к нему других молодых эмигрантов.