Юрий Корольков - Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь!

Деловая часть беседы была исчерпана, и посол вновь заговорил о народном искусстве, о ваятелях, резчиках.

— Скажите, вы бывали в Москве? — спросил он Зорге.

— Нет, никогда, — ответил Рихард и тут же поправился: — Только проездом, когда ехал в Китай. Я предпочитаю морские путешествия…

— В Москве вы можете купить очаровательные кустарные изделия — ватки, кохлому, палех.

Фон Дирксен до приезда в Токио несколько лет проработал послом в Москве и считал, что неплохо знает Россию. Он принялся объяснять франкфуртскому журналисту достоинства и различия русских народных изделий.

— Конечно, русские кустари не имеют ничего общего с японскими мастерами, но ватки очаровательны своим примитивом…

Зорге мысленно усмехнулся — ватки! Конечно, речь идет о знаменитых российских вятках — ярко размалеванных глиняных фигурках.

Если бы фон Дирксен знал, что русский язык — язык матери Зорге, которая сейчас живет в Гамбурге! Именно ей, русской женщине, обязан он тем, что на далекой чужбине, сохранив чистоту русской души, она пронесла ее через годы и передала сыну. Рихард без конца мог бы пересказывать ее рассказы о России, петь песни, которые она ему пела, наслаждаться звучанием русского языка. Но за все эти годы жизни в Японии Рихард не произнес ни единого русского слова, не спел ни одной русской песни. Зорге знал китайский, японский, английский, конечно, немецкий, говорил на любом из этих языков и только знание русского языка хранил как самую сокровенную тайну. Даже думать Зорге заставил себя по-немецки, чтобы во сне не выдать себя, не произнести русское слово.

Расхаживая по кабинету фон Дирксена, он вспомнил почему-то занятнейший случай. Года два назад его встретил человек, который представился сотрудником адмирала Канариса из военной разведки. Он долго убеждал Зорге сотрудничать с абвером, предлагал ему сочетать корреспондентскую работу с агентурной разведкой. Рихард не согласился, объяснил, что вряд ли будет полезен абверу. В секретной службе он ровным счетом ничего не смыслит. Представитель адмирала настаивал: пусть господин Зорге подумает — умение приобретается опытом, его обучат, дадут нужные советы… Огорченный отказом, он все же сказал: «Не говорите „нет“, господин Зорге. Мы дадим указания, чтобы вам создали условия…» Позже Отт тоже говорил об этом, — значит, из абвера в Токио прислали обещанные рекомендации… Наедине с собой Рихард от души хохотал, вспоминая эту историю.

Было совсем поздно, когда Зорге, распрощавшись с фон Дирксеном, уехал из посольства.

Прошло еще несколько недель, и германский посол фон Дирксен отправил в Берлин пространное донесение, в котором настоятельно предлагал отозвать немецких военных советников из Китая. Он писал:

«Нашим военным советникам во главе с Фалькенгаузеном придется разделить ответственность в случае поражения китайской армии…

Казалось бы, что в случае отзыва немецких военных советников из Китая их места немедленно займут русские. Однако для представителей германской армии тесное сотрудничество с представителями Красной Армии и большевистской России не представляется возможным…

По причинам, приведенным выше, в согласии с военным атташе господином Оттом, высказываюсь за немедленный отзыв всех немецких советников, еще находящихся в Китае. Что же касается Северного Китая, то он долго будет находиться под контролем японцев, и нам надо активизировать здесь экономическую деятельность германских фирм».

В незримой борьбе за отзыв германских советников из Китая победил Зорге. Посол фон Дирксен не мог и предполагать, что его донесение фактически было продиктовано советским разведчиком Рихардом Зорге. Но в то время, когда шифровальщик готовил телеграмму посла для отправки ее в Берлин, Зорге уже не было в Токио — он находился в самой гуще военных событий, разгоревшихся в Северном Китае…

Дальше ничего не было… Только небо, море и берег, усеянный плоскими, как скрижали, известковыми камнями. Такими ослепительно белыми, что на них, не прищурившись, невозможно глядеть.

Между горизонтом и дачей, стоявшей на отшибе и обнесенной со всех сторон верандой, застекленной, точно парник, рос непроходимый кустарник, который называли здесь «держидерево». Если не знать тропинки, петлявшей среди колючих зарослей, никак нельзя было пробраться к берегу. Шипы держидерева цеплялись за платье, кололи руки, ноги, неистовствовали в молчаливом упорстве держать и не пускать.

И все это с утра и до ночи было погружено в звенящую, знойную тишину…

Кругом все безлюдно и дико. Ирина наслаждалась одиночеством.

Место это называлось Плоским мысом. Мыс вдавался далеко в море и тоже казался большой скрижалью, краем своим погруженной в синие воды. Скорее всего, Моисей забыл здесь ее, так и не написав вечные заповеди для человечества… По другую сторону просторной бухты стоял южный город с каменной балюстрадой вдоль набережной, с пляжами, крикливыми и суматошными, как птичий базар.

В первый же день, когда Ирина, переправившись через бухту на деловито тарахтящем катере, выслушала все семейные новости от нетерпеливо ожидавшей ее тети Шуры, она отправилась к скале, возвышавшейся на острие Плоского мыса. Издали скала походила на парус рыбачьей шхуны. Было непонятно и удивительно, откуда взялась здесь скала-парус, венчавшая приземистый полуостров. Ирина долго бродила среди зарослей держидерева, пока не нашла тропинку, которая вывела ее к Парусу, и перед ней раскрылась зеленая синева, необъятная, ошеломляющая. Ирина первый раз в жизни видела южное море.

На скале-парусе росли желтые дроки точно такого же цвета, как ее легкий халатик. Скала подковой огораживала кусок берега, образуя причудливую игрушечную бухту. Рядом с плоскими камнями лежала матовая, будто припудренная пылью, бесцветно-серая галька. Омытая волной, она вдруг оживала, превращаясь в яркую россыпь. И все вокруг — скалу, берег, синеву моря — заливало горячим солнечным светом. Зной поднимался от земли, от выгоревших трав, от слепящих камней и темно-зеленых кустов держидерева.

Ирина долго сидела на горячем камне. Охватив колени и опершись на них подбородком, она зачарованно глядела в синеву. Потом, сбросив одежду и стыдясь своей наготы перед непривычным простором, осторожно вошла в воду. Ноги скользили по гладким, отшлифованным волнами камням, и она, погружаясь, поднимала руки, чтобы сохранить равновесие, потом поплыла вдоль берега — легко и свободно…

Сюда, за скалу на острие мыса, Ирина приходила теперь каждое утро, расстилала на гальке соломенную циновку и укладывалась на солнцепеке. Когда становилось нестерпимо жарко, Ирина шла в море, саженками, по-мальчишески, плавала на волнах и возвращалась в тень под скалой. Читала, думала, наслаждалась непривычным бездельем.