Юрий Корольков - Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь!

В самолете Хироси продолжал рассуждать о высокой японской миссии на континенте.

— Мы с вами две страны, которые изменят мир — в Азии и в Европе, — самонадеянно говорил он. — Нас объединяет антикоминтерновский пакт. Я был в восторге, когда его подписали. И я вам скажу, что здесь, в Китае, мы тоже выполняем свои обязательства. Ведь нам приходится сражаться главным образом с коммунистическими войсками. Чан Кай-ши бережет свои части и бросает против нас фанатиков-коммунистов. В итоге это нам на пользу. Освобождая Китай, мы осуществляем санитарные функции, очищаем мир от коммунизма. В Нанкине вы это сами увидите… С Чан Кай-ши мы можем еще договориться, с коммунистами — никогда.

Среди словесной шелухи, рассыпаемой Хироси, Зорге нашел для себя несколько полноценных зерен.

После японского нападения на Китай Чан Кай-ши заключил соглашение с командованием китайской Красной армии о совместной борьбе с японцами. Казалось, наконец-то междоусобная война прекратилась и силы гоминдановского и коммунистического Китая объединились для отражения японской агрессии. Но из рассуждений Хироси легко было сделать вывод, что Чан Кай-ши продолжает свою политику. Он хочет истребить коммунистические войска руками японцев. Значит, возникший союз очень шаток.

Рихард слушал рассуждения Хироси, время от времени поглядывая в окно. Они уже пролетели большую часть расстояния. Внизу широкая от горизонта до горизонта равнина. Впереди синеют горы. Квадратики, полоски рисовых полей, затянутых льдом. Лед, как нефрит, молочно-зеленого цвета. Дальше река, вероятно уже Янцзы… А теперь внизу словно потоп: поля залиты водой, в них отражаются начинающие зеленеть деревья. Это уже другой цвет, тоже зеленый, но больше похожий на малахит. Янцзы уходит в сторону, исчезает в дымке за горизонтом. Самолет летит навстречу весне.

Чем ближе самолет подлетал к Нанкину, тем озабоченнее становилось лицо пилота, тем чаще он приказывал стрелку-радисту внимательно следить за воздухом. Нервозность пилота передалась и полковнику Хироси.

— На фронте, — сказал он, — отмечено появление советских летчиков. Говорят, они добровольцы и прилетели на своих машинах, со своими боеприпасами. Но откуда это берется у добровольцев? Для меня совершенно ясно: Советский Союз помогает Китаю…

«Значит, наши помогают Китаю, и японским милитаристам не так-то просто добиться победы!» Рихард почувствовал себя в одном строю с неизвестными ему советскими волонтерами, которые где-то здесь, совсем близко, и, так же как он, выполняют свой интернациональный долг.

В Нанкине, куда Хироси и Зорге прилетели к полудню, продолжалась кровавая вакханалия, начавшаяся с захватом города. На улицах валялись трупы расстрелянных, в разных концах города дымились пожарища, горело здание советского посольства. Всюду бесчинствовали японские офицеры и солдаты. Они жгли, насиловали, грабили, охотились за китайцами, искали переодетых военных. Принадлежность к солдатской профессии определяли по стриженым волосам, по мозолям на руках, набитым винтовкой. Но мозоли на руках были и у рабочих…

Схваченных людей заталкивали в военные грузовики, везли к Янцзы, расстреливали на берегу, сбрасывали трупы в реку, и они медленно плыли вниз по течению.

Слухи, один страшнее другого, переполняли город.

Рихард Зорге поселился в немецком посольстве, жить в отеле было опасно. Рядом с его комнатой жил старик доктор Альтштадт, председатель общества «Красная свастика». Альтштадт все время нервно поправлял пенсне и без конца говорил взволнованным шепотом.

Он живет в Китае вот уже двадцать лет, имеет практику, раньше руководил немецким Красным Крестом, теперь «Красной свастикой». Из города бежали почти все жители — больше полумиллиона, осталось процентов двадцать. Но для японского разгула, для убийств и грабежей хватает и этих двадцати процентов… Истреблены десятки тысяч жителей.

Он сказал еще:

— Наше общество «Красная свастика» наняло двести рабочих, чтобы похоронить убитых. За две недели они зарыли сорок три тысячи трупов. А сколько тысяч японцы сбросили в реку, и течение унесло их в море… Я не ошибусь, если назову цифру в двести — двести пятьдесят тысяч убитых в городе и его округе.

Доктор только накануне был свидетелем страшной трагедии. Вечером его вызвали в семью богатого китайца, крупного инженера, с которым Альтштадт находился в давних приятельских отношениях. Несколько дней назад его дочь схватили на улице и увели в комендатуру. Сказали — оставляют заложницей. Потом обещали отпустить за большой выкуп. Отец отдал деньги, дочь привели домой. Доктор не знает, что там с ней делали, но вернулась она словно помешанная. Через час она почувствовала себя совсем плохо. Когда приехал доктор Альтштадт, она была мертва. Доктор констатировал отравление. Перед тем как отпустить девушку, ей сделали какой-то укол. Взяли деньги и отравили, чтобы молчала…

Виновником нанкинской резни доктор считал командующего войсками принца Асака.

В Нанкине Зорге провел несколько дней. В один из вечеров комендант города генерал-лейтенант Амая устроил прием для иностранных корреспондентов. Зорге приехал несколько позже. Он глазами поискал свободное место и вдруг увидел — вот кого он не ожидал здесь встретить! — Агнесс Смедли. Рихард сел рядом и опустил широченную свою ладонь на ее руку. Агнесс вздрогнула, шокированная такой бесцеремонностью, и яростно повернулась, чтобы отчитать нахала. Рядом с ней был Зорге… От неожиданности она едва не вскрикнула.

— Ики!… Как хорошо, что вы здесь, Ики!

Они не встречались пять лет, только иногда обменивались письмами. И вот Рихард здесь. У Агнесс так много было с ним связано…

— Я рада, так рада, Ики! — шепотом повторяла она.

На приеме, скорее похожем на пресс-конференцию, был традиционный чай, который подавали в чашечках, закрытых цветными шелковыми чехольчиками, чтобы не остывал. Были сандвичи, сладкое и солоноватое печенье и даже саке. Ее разносил адъютант генерала Амая. Шла неторопливая беседа. Амая говорил цветисто и чем-то напоминал Рихарду полковника Хироси:

— Мы идем по императорскому пути… Япония, как прекрасная гора Фудзи, поднимается в предутреннем тумане высоко в небо и показывает свое великолепие миру… Мы — Страна восходящего солнца…

Зорге подумал: самое страшное — это убийцы-лирики, сентиментальные садисты-романтики, пытающиеся прикрыть свои преступления красивыми фразами, поэтическими ассоциациями.

Амая, в комендатуре которого был самый страшный застенок, сейчас убеждал журналистов не писать о зверствах в Нанкине. Он защищал командующего войсками принца Асака, говорил, что принц огорчен недружелюбными слухами, которые проникают в печать. Ведь командующий прекрасный человек и женат на дочери императора…