Юрий Корольков - Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь!

Папаша Кетель заставил Исии записать несколько немецких слов: «Гутен таг», «Данке шён», «Вас вьюншен зи?» [10]

— Работать будешь в немецком платье, как у них, — кивнул Кетель на девушек в сарафанах и цветных фартуках. — У меня ресторан немецкий…

Почти сразу же как Исии Ханако начала работать в «Рейнгольде», она обратила внимание на посетителя ресторанчика — слегка прихрамывающего человека с волевым лицом и широкими бровями вразлет, как у воителя, охраняющего Будду. Чаще всего он приходил один, садился у крайнего столика ближе к окну, со многими здоровался, иногда, не допив пиво, куда-то исчезал, а через полчаса-час снова возвращался к своему столику.

Однажды папаша Кетель подозвал к себе Исии и сказал ей:

— Послушай, Агнесс, обслужи-ка вон того господина, что сидит один у окна. Это доктор Зорге. Сегодня у него день рождения, а он почему-то один. Развлеки его…

В обязанность девушек из ресторана входило развлекать посетителей. Их называли хостас — хозяйки. Гостеприимные, общительные, они сервировали стол, приносили блюда и, усаживаясь рядом, поддерживали разговор.

Исии подошла к столику и спросила по-немецки, как учил ее папаша Кетель:

— Вас вьюншен зи?

Зорге взглянул на нее — маленькую, стройную, с большими, как вишни, темными глазами… А брови — черные, тонкие радуги. Нежные очертания губ придавали лицу выражение застенчивой мягкости.

Зорге спросил:

— Откуда вы знаете немецкий язык?… Я хочу, чтобы вы посидели со мной.

Исии не поняла. Зорге повторил это по-японски.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Агнесс.

— Агнесс?! — Зорге рассмеялся в первый раз за весь вечер. — Немецкая девушка, которая не говорит по-немецки… Знаю я эти штучки папаши Кетеля!…

Рихарду Зорге в тот день исполнилось сорок лет — четвертого октября тридцать пятого года. И он чувствовал себя очень одиноким. С настоящими друзьями встретиться было нельзя, с друзьями в кавычках очень уж не хотелось. Рихард пошел в «Рейнгольд», просто чтобы побыть на людях. Папаша Кетель заметил, что его знакомый доктор почему-то не в духе. Учтиво осведомился об этом.

— Да вот праздную сорокалетие, — иронически усмехнулся Зорге…

Потом подошла эти маленькая японка с глазами-вишнями, и они просидели вдвоем весь вечер.

Рихард сказал:

— Мне иногда нравится делать все наоборот — какой бы я мог сделать вам подарок? Сегодня день моего рождения, — пояснил он, — и мне будет приятно сделать подарок вам.

— Мне ничего не надо.

— А все-таки.

— Ну, тогда, может быть, какую-нибудь пластинку, — неуверенно сказала она. — Я люблю музыку.

Из «Рейнгольда» Рихард уезжал на своем мотоцикле. У него был прекрасный «Харлей». Как принято, Исии провожала его на улице.

На другой день Исии была свободна, и они встретились днем на Гинзе. Теперь она была в светлом кимоно с цветным поясом, волосы ее были искусно уложены в высокую прическу. В руках Исии держала пачку нот, завязанных в фуросика — розовый шелковый платок.

— Что это? — спросил Рихард.

— Ноты… Утром у меня был урок музыки, и мне не захотелось возвращаться из-за них домой.

Зорге взял ноты, попытался прочитать надпись. Он еще слабо разбирался в сложных японских иероглифах. «Митико», — прочитал он.

— Нет, нет, — рассмеялась Исии, — это Мияки, фамилия моей приемной матери.

— Но все равно, мне нравится — Митико. Я буду называть вас Митико.

Они зашли в музыкальный магазин, и Зорге выбрал несколько пластинок Моцарта: отрывки из «Волшебной флейты», скрипичные концерты, что-то еще.

— Моцарт мой самый любимый композитор, — сказал Рихард. — Уверен, что вы получите удовольствие. Мне кажется, в истории музыки не было такого мощного и разностороннего гения. Вот «Волшебная флейта». Сколько в ней мудрости! Когда ее слушаешь, будто утоляешь жажду. — Рихард задумался: — Вот несправедливость судьбы! Гений, которому надо ставить памятник выше небес, похоронен в общей могиле для бездомных нищих…

Через много лет Исии, содрогаясь, вспоминала эти его слова… Как схожи оказались судьбы Зорге и Моцарта.

Они шли к парку Хибия, и Зорге предложил зайти пообедать к Ламайеру. Шли, рассуждая о музыке, о чем-то споря, но чаще соглашаясь друг с другом. В ресторане Ламайера на Гинзе Рихарда многие знали, и он то и дело раскланивался со знакомыми дипломатами, журналистами, офицерами, которые тоже пришли с дамами. Ресторан Ламайера слыл аристократическим и уступал, может быть, только «Империалу». Здесь, у Ламайера, Зорге иногда назначал явки Вукеличу и Одзаки.

Они стали часто встречаться с Исии, и чем лучше Рихард узнавал ее, тем больше убеждался, что ее следует привлечь к работе. Она станет его секретарем в офисе, он сможет появляться с нею в обществе. Так будет удобнее, и потом, ему просто нравилась эта японская девушка с наивными глазами, круглыми бровями и маленькой челкой на лбу.

Через некоторое время Зорге предложил Исии Ханако перейти к нему на работу — она сможет получать столько же, сколько в ресторане, но свободного времени будет значительно больше.

Папаша Кетель немного поворчал, что Рихард переманил его кельнершу, но вскоре смирился, и они остались друзьями.

Вполне естественно, что, когда Зорге заболел воспалением легких, у Исии к обязанностям секретарши прибавились заботы о больном. Она приезжала с утра и ухаживала за Рихардом до самого вечера. У Зорге была еще служанка, пожилая женщина, которая готовила, убирала квартиру, а между делом докладывала в полицию обо всем, что происходило в доме Зорге. Рихард знал об этом, но менять ее не хотел, — пусть думают, что для него это не имеет значения. Что же касается Исии Ханако, то Зорге пока не посвящал ее в свои дела.

Пожары и время пощадили жилище Сабуро Терасима, доставшееся ему после отца, даже после деда, который был когда-то сотсу — солдатом местного военачальника. Поэтому Сабуро считал себя потомком военных, но сам никогда не служил в армии. В деревне его считали крестьянином, хотя долгие годы у него не было ни клочка земли и он много лет не жил в деревне. Сабуро Терасима вернулся в деревню только после смерти старшего брата, когда жив был отец, и с тех пор сделался настоящим крестьянином.

Дом, обнесенный глухим забором, стоял на краю деревни, а дальше шли поля и скалистые холмы, поросшие редкими, невысокими соснами. На одном из холмов высился храм предков, построенный много веков назад. К нему вела узкая дорога и каменный мост, перекинутый через обмелевшую речку, здесь текла вода только весной, когда таял снег, да иногда после дождей.

За многие десятилетия дом Сабуро пришел в ветхость. О былом достатке семьи Терасима напоминали лишь крепкая бочка для купанья, стоявшая в углу двора, да шиноби гагеши — ржавые гвозди и стекла, торчавшие на гребне стены-забора. Шиноби гагеши — значит «отгоняющие недобрых людей». Когда-то это, вероятно, имело значение — отгонять воров, падких на чужое добро, но теперь даже мелкий воришка не позарился бы на обнищавший дом Сабуро Терасима. В нем жила бедность.