Владимир Короткевич - Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды

— Чуют, — заметил кто-то. — Нас чуют. Плохо.

Ему не хотелось, чтобы угасло то, выше и прекрасней которого не бьшо на земле, то, что он видел в этих глазах. Чтобы угасло от глупости, от нашествия небывало большой стаи угольно-чёрных птиц. Это было так похоже на то, как если бы сжался, услышав карканье, тёмный зверь: «Кто-то идёт, шагает нечто неведомое, перед чем мы должны заточиться в недрах».

И потому он поднял гизавру и загорланил, сам чувствуя, как раздувается от крика шея:

— Птицы! Собирайтесь на великую вечерю Божью! Чтобы пожрать трупы царей, трупы сильных, трупы тысяченачальников, трупы коней и тех, кто сидит на них!

Ответом был крик. Дрожало в воздухе оружие, дрожали мышцы на голых грудях, взлетали матерки с льняных, чёрных, золотых голов. Возносились в воздух овальные щиты.

Затем всё стихло. Послышался шорох травы под тысячами осторожных ног.

Широкое, слегка пологое поле кончалось лощиной и после снова чуть возвышалось. На этом возвышении мрачно блестели, краснели, золотились разноцветные мазки. Стояли кони, закованные в железо, и сидели на них такие же, железные, всадники. Обвисали краски, золото и бель стягов. Всадников бьшо много, до жути много. Треугольные и овальные стальные щиты, султаны, копья, золотые — а больше воронёные — латы.

Впереди всех возвышался Корнила, похожий на памятник самому себе.

Лощина перед ними была густо-зелёная — аж синяя — после недавних дождей. Даже босоногим мальчишкам хорошо известно, как приятно пружинит в таких местах под пяткой земля. Но эти никогда не ходили босиком. Корнила надеялся, что мужики не осмелятся полезть на конный, железный строй — увидят и отступят.

Другая гурьба, растянутая на милю, если не больше, стояла выше, за лощиной, на поле. Белые полотнища, турьей кожи щиты, дубины, багры, пращи. Корнила не знал, что они готовятся нападать. А если б даже и знал — не поверил бы.

От мужицкой гурьбы отделились и начали спускаться по склону Фаддей и Иуда. Кричали что-то. Панское войско замолчало, и тогда Корнила понял: ярильщики.

— Эй, косоротые! — горланил Ляввей. — Эй, гродненцы-грачи! Смола черномазая! Задница шилом! Святого отца на хряка обменяли!

Оскорбления были общеизвестными и потому страшными. Цепь обороняющихся взорвалась яростью.

— Хамы! — налившись кровью, кричали оттуда. — Мужики! Головы лубяные!

— Паны! На соломе спите — зубами чухаетесь!

И тут страшный, нездешний вопль оборвал перебранку.

— Босяки! — кричал Раввуни. — Чтоб вы, как свиньи, только мёртвые в небо глядели, чтоб вы, как светильники, каждое утро угасали, чтоб вы всегда пустыми были, как собачья миска у дрянного хозяина, у собаки этой, Жигмонта!!!

— Иудей, — сказал кто-то.

— Эй, — издевательски бросил Корнила. — Почём земля горшечника?!

— Тебе таки это нужно знать, если уж Христа продать собрался.

Кое-кто в железных шеренгах опустил голову. И тут Ляввей сделал то, что переполнило чашу терпения. Он протянул руку, и на ладони его неведомо откуда появился зайчонок. Он отпустил зверушку, и та лупанула вдоль поля — спасаться.

— Вот! Займите у него мужества!

Корнила взревел и подал знак. Войско спустилось в широкую лощину. Сочно зачавкало под копытами коней. Перед железными лежало большое поле, и по нему скакали к войску два всадника в лёгких кольчугах с пластинами и наплечниками — Братчик и Фома.

— Гай! Гай! Давай двоих на поединок!

Корнила, крякнув, глянул на сотника Пархвера:

— А?

Пархвер кивнул.

Братчик на белом коне с лёгким мечом да Фома на рыжем крутились перед ними, дразнили. Ждать долго не пришлось. Навстречу им помчались Корнила и на грузном битюге великан Пархвер. Конь Корнилы был вороным, Пархвера — вороной с белыми полосами, гривой и хвостом.

Угрожающе были нацелены копья, верещала и колотилась под копытами земля. Конники неслись, тяжёлые и страшные, как бронтозавры, на конях, закованных в сталь.

Братчик увидел, что конские ноги выше бабок в чулках грязи, и подмигнул Тумашу:

— Пусть постоят остальные, пока мы тут драться будем.

Ярилыцики потихоньку ретировались, и никто их за это не осуждал. Они своё сделали, пришёл черёд более серьёзного дела.

Горы железа летели на мужицких бойцов, и в рядах защитников города триумфально завыли, заулюлюкали. Ясно было: конец. В одном Пархвере сажень и шесть дюймов. И тут случилось неожиданное. Когда железные были уже совсем близко, Тумаш и Христос поставили коней на дыбы, повернули их в воздухе и шенкелями заставили сделать скачок в сторону.

Две горы с разгона промахнули мимо них. Юрась же умудрился догнать Корнилу и плоскостью меча ляснуть его по железному заду. Загудело. Захохотало мужицкое войско. Разозлённый Корнила попробовал сделать то, что не дозволялось и было ошибкой: через плечо, как палкой, огреть противника копьём. Юрась перехватил оружие и, вырвав, бросил на землю.

Корнила схватился за меч. Теперь, когда он лишился копья и не мог уже разить противника издали, тяжеловесность его из преимущества превратилась в недостаток. Теперь он оказался в проигрышном положении: мечи были равной длины, а враг двигался куда проворнее. Оставалось надеяться на непробиваемый миланский панцирь.

Две пары воинов дрались среди поля, и тысячи глаз глядели на них.

— А ну, а ну, — подзадоривал Фома. — Дав-вай, собачья кость. Где уж тебе!.. Мы... от Всеслава.

— Я сам... от Всеслава, — хрюкал Пархвер.

— От хорька ты, а не от Всеслава. От хоря и свиньи.

Пархвер сильно потел. Но Фоме приходилось тяжелей. Несмотря на большую силу и вес, перед сотником он был мелковат.

— Хам!

— Сам хам!

Лязгали мечи. Рассветные лучи сверкали на латах. Всё это напоминало весёлую и жуткую игру.

— Держ-жись, Христос.

— На тебе!

— Ы-ых! — отбил удар меча Корнила.

— Хорошо, что ты стрелу вытащил, — скалил зубы Юрась. — Несподручно было бы с ней... на... коне.

Неистово звенели мечи. Корнила шумно выдыхал и ругался.

— Шутишь грубо, — бросил Христос. — Мозги у тебя куриные.

— Верному мозги... без надобности.

— Так я их тебе сейчас... совсем вышибу.

Неуловимым выпадом он отбил меч Корнилы и ошеломил тысячника. Тот крутнулся и грузно, тяжко ахнулся о землю. Не мог подняться. Юрась склонился, подхватил с земли копьё и поднёс острый конец к груди лежащего. Войска ахнули.