Владимир Короткевич - Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды

— И правда «до глубины». Ну, а что патриарх?

Болванович замаслился. Начал читать:

— «Царю и Великому Князю неба и земли от царя и великого князя, всея Великия и Малыя и Белыя Руси самодержца, а также от великого Патриарха Московского — послание... Волнуется чрево Церкви воинствующей от Второго пришествия Твоего, Боже. Ждём не дождёмся с великим князинькой пришествия Твого; токмо попозже бы прибыл Ты, дабы до того времени поспел выкинуть с любимой мною земли белорусской папёжников и поганцев разных. Ей-Бо, выкинь Ты их. Они табачище курят, а табак, сам ведаешь, откуда вырос. Из причинного места похороненной блудницы богомерзкой. Вот грех божиться, а всё же, ей-Бо, вера твёрдая только у нас. Два Рима пали, Москва — третий Рим, а четвёртому не быти. Выкинь Ты их, Боженька. Припадаем до ног Твоих и цалуем во сахарны уста. А Жигимонту этому паскудному так и скажи: „Говно твоё дело, Жигимонт-царевич. Садись-ка ты на серого волка и поезжай-ка ты из Белоруссии к едрёной свет матери“. Ещё раз цалую во сахарны уста. Твой Патриарх».

И тут у Юрася перед глазами поплыли, начали двоиться, троиться и четвериться стены, пудовые дурные книги, монахи-капелланы, митрополиты, свитки, папы римские, патриархи и цари. Понимая, что ему конец, если он останется тут, Братчик заскрежетал зубами (отцы Церкви отшатнулись от него), схватился за голову и как ошалелый кинулся прочь.

Земля вся была залита оливково-зелёным лунным светом. Резкие чёрные тени легли за домами, в чаще деревьев, в бойницах башен... И было это так высоко и чисто, что вдохновение переполняло грудь и хотелось лететь навстречу этому сияющему серебряному щиту, этому оконцу в мир иной.

Шатаясь, он шёл ночными улицами, бросался в беспамятстве туда и сюда и тащил за собою свою неоделимую чёрную тень, также не знающую, куда ей бежать, и бросающуюся в разные стороны... А за ним, поодаль, тащилась другая, коренастая тень.

«Бежать? А что тогда с хлопцами? Да и куда? Боже мой, Боже, за что Ты покинул мя?!».

Маленькая, как игрушка, каменная церковка попалась ему на глаза. Вся зеленоватая в лунном сиянии, с двумя-тремя уютными огонёчками в махоньких — с ладонь — оконцах. Крохотная, человек на сорок — по тогдашней моде, только, видно, для своего невеликого тупичка-уголка. Оттуда долетало тихоетихое пение: шла всенощная.

Он миновал церквушку, прошёл ещё немного и вдруг остановился. Словно почувствовал грудью острие меча.

Через низкую каменную ограду он увидел глубокий таинственный сад, весь из света и теней, и девушку с корабликом на голове.

Сыпалась с деревьев роса. Лунный свет лежал на траве. И девушка шла к нему, протягивая руки.

Он припал к ограде. Девушка подошла ближе, и он узрел невидящие, сосредоточенные на чём-то великом и светоносном за его спиной, почти лунатические тёмные глаза.

— Ты? — тихо сказала она. — Я иду к Тебе. Я услышала.

— Я иду к тебе, — это произнес кто-то за него.

— Ты, — повторила она. — Ты. Я почему-то знала. Я чувствовала. Из тысяч невест Гродно Ты изберёшь меня. Иди сюда. Лезь через ограду.

Не помня себя, он перелез. Ноги сами перенесли. Стоял слегка очумевший. И ничего от Бога не было в его обличий. Но она была как слепая, навеки ослеплённая величием Бога, идущего в славе.

И он увидел совсем близко тёмные, нездешние глаза и почувствовал неистовую боль, зависть и свою мизерность. Но она не увидела и этого.

— Какие у Тебя глаза, Боже...

Он вспомнил погоню после свислоцкой мистерии.

— Какие волосы...

И он вспомнил, как лежал на позорной кобыле, готовый к порке.

— Весь Ты стройный и сильный, как олень.

Он смотрел только на неё и потому не заметил, что кто-то также подошёл к ограде.

— Солнце моё, зачем Ты бросило на меня лучик Свой?

Они медленно шли в свет и тень.

...Там, где садовая ограда примыкала к церкви, в густой чёрной тени стоял низколобый сотник и мрачно глядел на них.

Хоромы Лотра в трансепте гродненского замка напоминали покои богатой и не суровой нравом знатной дамы. Каменные стены завешены коврами и гобеленами слегка игривого содержания. Иконы, где они были, изумляли вниманием художников к живой плоти.

А тот покой, в котором сейчас сидел кардинал, был вообще легкомысленным. Широкое, на шестерых, ложе под горностаевым покрывалом, кресла с мягкими подушками, какие-то каменные и стеклянные бутылки и флаконы на греческом столике возле ложа. Запах приторно-горьковатых масел.

Единственными духовными вещами в покое были статуи святого Себастьяна и святой Инессы, да и те давали чересчур подробное представление о мужском и женском естестве.

На ложе раскинулась Магдалина, лениво покачивая перед глазами золотым медальоном. Босяцкий, сидевший в кресле у стены, старался не смотреть в ту сторону.

Возле ног её, также на ложе, сидел Лотр:

— Ты, сотник, подожди. Я вот только сейчас дам приказание братьям-доминиканцам.

Сотник осторожно пристроился у самых дверей на позолоченном, гнутоногом венецианском кресле. За кресло делалось страшно.

— Так вот, пан Флориан, за человеком этим надо следить, чтобы не выкинул чего неожиданного.

Корнила улыбнулся, но те не заметили.

— Возьмите его под присмотр. Приставьте к нему людей... Кстати, взяли этого расстригу-пророка? Этого... Ильюка?

— Взяли.

— Он пророчил пришествие. Он впутал нас в это дело... Ил-лья! Постарайтесь хорошо погладить ему рёбра щипцами... Чтоб знал: пророки в наше время — явление подозрительное. А там можете втихомолку отправить его — куда сами знаете.

— Гладить ещё не гладили, — сказал капеллан, дождавшись, пока Лотр выговорится. — Да и нет надобности.

— Как?

— Да он понял, что был неправ. И мы избежали нареканий в излишней жестокости.

— Что, велье [101]?

— Да мы, видите ли, просто отвели его куда положено и растолковали назначение и принцип действия некоторых приспособлений.

— Такой конь? Испугался? Пророк?

— И кони жить хотят. И потом, он не пророк, а шарлатан.

— Хорошо, — одобрил Лотр. — Пусть теперь приходит еженедельно за толкованиями и пророчит то, что нужно нам... Что там у тебя, Корнила?

— Вдвоём, — донес сотник. — В саду у Полянок. С Анеей, дочкой мечника.

Оба ужаснулись, увидев глаза кардинала.

— Иди, — глухо проговорил тот. — Схвати.

— Думаю, поздно, — ответил Корнила.

Слова его поневоле прозвучали как шутка.

— Выйди, — бросил кардинал женщине.