Томас Костейн - Высокие башни

У кровати стояла колыбелька, и он почувствовал на себе пристальный взгляд, но потом личико ребенка быстро исчезло. Все взвесив, ле Мойн отвернулся от окна.

— Вероятно, я вам смогу помочь, — сказал он, снова садясь на стул. — У меня появились кое-какие проблемы, и мне придется раскошелиться. Но я смогу вам раздобыть разрешение вернуться во Францию. Я также заплачу вам столько, чтобы вы могли спокойно путешествовать и после этого два года нормально жить в Париже. Взаимен я от вас потребую обещание больше никогда не видеться с господином де Бьенвиллем.

— Я начинаю понимать, как легко продать меня, — сказала девушка и сделала решительный жест. — Но я с вами не согласна. Мне лишь хотелось бы, мсье, уточнить, что значит «нормально жить в Париже»?

— Естественно, мы это сделаем, — согласился с ней Шарль. Они помолчали. Он чувствовал, что она хочет что-то добавить, но не может решиться. Наконец, она повернула голову и сказала:

— Фелисите-Анна! Подойдите к матушке, дитя мое! Ребенок не спеша выбрался из колыбельки и неохотно отправился к матери. Девочка с трудом продвигалась вперед, придерживаясь за край колыбельки. Малышка остановилась и подняла вверх удивительно большие глаза, которые казались еще больше на маленьком бледном личике. Ее испугал его взгляд, и она отвела глаза.

— Я хочу, чтобы малышка Фелисите оставалась здесь. Шарль ле Мойн был настолько поражен, что повернулся на стуле и уставился на молодую мамашу.

— Я вас не понимаю. Только несколько секунд назад вы говорили о жизни здесь с отвращением и страхом. Зачем же вы хотите оставить тут свою малышку-дочь?

— С детьми все происходит по-иному, — казалось, девушка решила защищаться. — Если она тут вырастет, она никогда не будет испытывать те ощущения, что испытываю я. Я вижу, как на улицах играют и смеются дети, и они мне кажутся такими здоровыми и крепкими. То же самое случится с моей Филисите, — она пыталась убедить его в правильности своей точки зрения. — Месье, у меня важные причины, чтобы оставить тут дочь. Если я возьму ее с собой, мне никогда не избавиться от моего прошлого. Неужели я должна вернуться во Францию, чтобы снова стать служанкой? И тогда моя бедная девочка тоже станет служанкой! Месье, я вас умоляю. Подумайте об этом и поверьте, что будет гораздо лучше, если малышка останется здесь.

Она выпрямилась и упрямо взглянула на него.

— Подумайте и о моей судьбе. Я не желаю больше подчиняться приказаниям какой-то мадам, питаться дурной пищей и спать в душных грязных комнатах! Месье, я собираюсь начать жизнь сначала. Я уже даже придумала себе биографию. Конечно, это все выдумка, но, кажется, все задумано умно. Я все тщательно взвесила и считаю, что смогу довести дело до конца. Но если я останусь с ребенком, мне, конечно, никто не поверит. Я беседовала об этом с господином настоятелем, и он меня поддержал.

В словах девушки была определенная логика, и Шарль ле Мойн посчитал, что она, может быть, и права.

— Наверное, девочке будет лучше, если она останется здесь.

— Мне сказали, что многие семьи поселились на ваших землях в Лонгее, — быстро подхватила молодая мать.

— Сейчас в моем поместье живет почти три сотни человек, и там построили двадцать семь домов, — с гордостью заявил ле Мойн. — Может быть, мы найдем семью, которая захочет ее удочерить. Я попытаюсь найти таких людей.

Малышка робко взглянула на него и сделала дрожащий шажок вперед. Он улыбнулся и протянул к ней руки. — Иди сюда. Мадам Хеле, я ей понравился.

— Бедная моя малышка. Месье, вы видите, она не очень симпатична. Но об этом не стоит волноваться. До восьми лет я сама была весьма некрасива, а потом изменилась, — девушка тепло улыбнулась господину Шарлю. — Месье, наверно, можно сказать, что из гадкого птенца выросла вполне привлекательная девушка.

— Вы правы, — поспешил уверить ее господин ле Мойн, — Вы настолько хороши, что вам следует поскорее возвратиться в Париж.

Пока ле Мойн оставался у мадам Хеле, он слышал постоянный шум с улицы. Когда он вышел, то понял, что шум доносится с ближайшего угла. Странный человек расхаживал перед магазином и, не переставая, ругался, а все увеличивающаяся толпа наблюдала за ним с безопасного расстояния.

Этот колоритный персонаж, видимо, принадлежал к торговцам мехами, которые постоянно были видны на улицах Монреаля, хотя в летнюю пору их не должно тут быть. Несколько недель назад уже прошла весьма успешно королевская ярмарка. На нее прибыло почти пятьсот каноэ из Грин Бей. Они проплыли по реке Оттава. Лодки были полны мехами, в основном это были шкурки бобра, выдры, норки и лосевые шкуры. Приехали сотни индейцев и множество французских охотников и трапперов. Они сидели в лодках и громко орали песни о Короле Касторе I (Бобре), и окрестные леса звенели эхом. Купцы приезжали в Монреаль со всех концов колонии и расставляли лавочки и навесы вдоль ограды. В течение десяти дней постоянно шла купля-продажа, бесконечные торги, выпивалось огромное количество спиртного, затевались бесчисленные драки, мужчины «крутили» бесконечные романы. Потом все меха перешли в руки купцов.

Вскоре каноэ отправились в обратный путь, и с ними уплыли охотники. Этот человек был удивительно высокого роста, с копной спутанных рыжих волос, кривым носом и тонкими губами. Выглядел он также странно: был обнажен до пояса, но на нем была потрепанная фетровая шляпа с обвисшими перьями, а гетры, потертые и в заплатах, были сшиты из хорошего сукна. Наверное, чтобы все свое носить с собой, на случай внезапного голода, он обмотал шею копченым угрем.

Этот незаурядный мужчина кипел от ярости. Он прыгал взад и вперед, как будто в каком-то странном танце. Потом он взвивался вверх и перед приземлением щелкал каблуками. И все это сопровождалось пронзительным смехом.

— Идите сюда, городские крысы! — кричал он. — Идите ближе, вы отбросы уличных помоек, и я сниму с каждого его жалкую башку.

Но больше всего он злился на владельцев магазина, которые, видимо, не желали платить ему требуемую цену. Он вопил, что они его ограбили, и что он будет тут стоять и никому не позволит войти в магазин, пока с ним не рассчитаются. Казалось, его вопли совершенно не трогали владельцев лавки. Один из них сидел у окна и внимательно следил за выпадами высокого парня. В одной руке у него было зажато ружье.

— Лжецы! Воры! — продолжал кричать охотник. — Вонючки, принявшие человеческое обличье. Жалкие воришки! Жулики! Убийцы! Я вам привез пятьдесят отличных шкур. Я, Андре Бофий! А вы, вонючие свиньи, отказываетесь платить мне заранее обговоренную цену!

В то время, когда на улице показался хозяин Лонгея, там же оказался молодой человек. Он шел, опустив голову, и не обращал внимания на то, что здесь происходило, до тех пор, пока не оказался в самой гуще восхищенных зрителей перед самой лавкой. Он остановился, услышав громкие крики, поднял голову и нахмурился, увидев бесновавшегося охотника.