Валерио Манфреди - Последний легион

— Не могу сказать, чтобы я тебе позавидовал, — сказал Ватрен, насмешливо глядя на Аврелия.

Но легионер, похоже, отнесся к словам старого наставника очень серьезно.

— Так значит, ему нужен именно я? Почему же ты раньше этого не сказал?

— Потому что ты мог сотворить какую-нибудь глупость, например, вызвать его на поединок.

— Может, как раз это и было бы выходом, — заметил Аврелий.

— Почти наверняка — нет. Поскольку в его руках тот меч, у тебя просто не было бы шансов. Да к тому же ему нужен еще и Ромул, в этом можно не сомневаться, иначе он бы не примчался тогда в Фанум. И потому все, что мы можем сделать, Аврелий, — это держаться вместе. Это для нас единственный способ выжить. И всегда помните вот что: Ромул должен добраться до Британии, любой ценой. И там все, за что мы сражаемся, осуществится, и бояться больше будет нечего. Вы это понимаете, друзья? Больше нечего будет бояться.

Товарищи переглянулись, потому что, по правде говоря, ничего они не поняли, по крайней мере, пока, — но каждый чувствовал, что в словах Амброзина звучит убежденность в собственной правоте, каждый видел огонь, полыхавший в глазах старого наставника.

Да, каждый раз, когда он заговаривал об их будущем, таким очевидным для него и таким темным для всех остальных, он говорил, словно человек, стоящий высоко на башне и видящий первые признаки рассвета, первые лучи восходящего солнца… хотя те, кто был внизу, еще и не догадывались о скором наступлении дня.

Колонна Сергия Волусиана снялась с места в тот же день, взяв курс на северо-запад. Они шли быстрым маршем шесть дней подряд, покрывая по двадцать миль в день, пока не достигли, наконец, царства Сиагрия. Территория царя римлян была обнесена надежной линией обороны, состоявшей из частоколов и рвов, над которыми через каждую милю высились сторожевые башни. Воины гарнизона были одеты в тяжелые кольчуги и конические железные шлемы с пластинками, закрывавшими носы и щеки, — как шлемы франков; у каждого имелся длинный обоюдоострый меч.

Отряд вошел внутрь через хорошо укрепленные ворота. Навстречу ему оглушительно прогремели трубы. Далее марш продолжился до первого речного порта; это уже была Сена. Там воины погрузились на корабль и спустились по реке к столице, древней колонии Lutetia Parisiorum, которую давным-давно уже привыкли называть простым именем Паризия или Париж, как произносили это местные жители. Долгое и спокойное путешествие вселило в каждого из беглецов ощущение, что угроза, так долго нависавшая над ними, исчезла, наконец, или, по крайней мере, осталась так далеко позади, что беспокоиться больше было не о чем. Каждый день пути приближал их к цели, и Амброзин пребывал в постоянном возбуждении, которого никто не мог объяснить. Единственным поводом к опасениям было то, что товарищам почти не удавалось видеться с командиром Волусианом; они встречались с ним редко и, как правило, лишь мельком. Он обычно находился в своей каюте на корме, а когда обходил корабль, то был окружен адъютантами, так что к нему и приблизиться было невозможно. Лишь Аврелий как-то вечером сумел поговорить с ним. Он заметил, что командир стоит на корме, глядя на солнце, опускавшееся в тот момент над равнинами, и подошел к Волусиану.

— Привет тебе, командир, — сказал Аврелий.

— Привет тебе, солдат, — ответил Волусиан.

— Спокойное у нас путешествие.

— Пока что.

— Могу я задать тебе вопрос?

— Можешь, но не будь уверен, что обязательно получишь ответ.

— Я много лет сражался под знаменами Манила Клавдиана, и я командовал его личной стражей. Это о чем-нибудь говорит тебе? Возможно, ты сочтешь, что я достоин твоего внимания?

— Клавдиан был великим солдатом и честным человеком, настоящим римлянином, каких больше не существует. Если он доверял тебе, это значит, что ты стоил его внимания, — ответил Волусиан.

— Так значит, ты его знал, — догадался Аврелий.

— Да, я был с ним знаком, и это была для меня большая честь. Я заслужил тот венок, что ты видишь на моем знамени, — венок первого, поднявшегося на неприятельский вал… это было под его командованием, и он сам вручил мне эту награду на стенах Августа Рарика.

— Командир Клавдиан мертв; его предали, его атаковали войска Одоакра. Мои товарищи и я сам оказались в числе выживших после той страшной резни, хотя ни один из нас не был ни трусом, ни дезертиром.

Волусиан внимательно всмотрелся в Аврелия. Его серые глаза были пронзительными, как глаза ястреба, лицо воина покрывали глубокие морщины. Волосы он подстригал очень коротко, но не брился уже много дней. Усталость отчетливо проявлялась в его чертах, но не менее четко видна была и сила духа.

— Я тебе верю, — сказал Волусиан после нескольких мгновений молчания. — И что же ты хочешь узнать?

— Находимся ли мы под твоей защитой — или под арестом.

— И то, и другое.

— Почему?

— Новости о важных переменах в соотношении сил разлетаются куда быстрее, чем ты можешь себе представить.

— Это я понимаю. И совсем не удивлен тем, что твой царь знает об Одоакре и об убийцах Флавия Ореста, и что ты тоже обо всем этом осведомлен. Могу ли я спросить, что еще ты слышал?

— Слышал, что этот Одоакр по всем землям и странам разыскивает некоего мальчика тринадцати лет от роду, и что этого мальчика охраняет группа дезертиров, и еще с ним путешествуют некие странные личности. — Аврелий опустил голову. — И любому, кто занимает более или менее властное положение, — продолжил Волусиан, — известно, что именно столько лет последнему западному императору, Ромулу Августу, которого многие называют «августенышем». Ты не можешь не признать, что подобное совпадение выглядит слишком многозначительным.

— Это точно, — ответил Аврелий.

— Так это он?

Аврелий сначала заколебался, потом кивнул и сказал, глядя прямо в глаза командира:

— Но это только между солдатами Рима.

Волусиан тоже кивнул — очень торжественно.

— Мы не хотим ни во что вмешиваться, и не хотим создавать тебе проблемы, — продолжил Аврелий взволнованно. — Мы просто хотим добраться до далекой страны, где этот несчастный ребенок мог бы жить в мире и покое, огражденный от преследований. Он не стремится к власти и вовсе не намерен доказывать свое право на титул, он вообще не хочет быть на виду. Ему нужно лишь одно: чтобы о нем забыли, чтобы он мог начать новую жизнь, как обычный молодой человек, подобный всем прочим, а мы хотим остаться с ним. Мы уже нахлебались досыта. Мы проливали кровь и пот во славу Рима, рисковали жизнью, когда это было необходимо, и вовсе не думали при этом о себе. Мы были вынуждены бежать лишь потому, что отказались повиноваться варварам; но это не проступок, это заслуга. Но мы устали и выдохлись. Отпусти нас с миром, командир.