Фредерик Марриет - Приключения Джейкоба Фейтфула

— Видишь, Джейкоб, маленький дом с двумя трубами? Он принадлежит мне, и там живет моя старуха. Что-то она делает теперь? — Старый Том призадумался, запел подходящую песню, потом, прервав ее, сказал: — Вот что, Том, мальчишка, отвяжи ялик да греби к берегу. Спроси старуху, как она поживает, и скажи, что я здоров и весел.

Через минуту Том младший уже греб к берегу.

— Это напоминает мне, как я вернулся к моей матери после первых трех лет службы на море. Я думал, она умрет от радости! — Тут старый Том замолчал, стер слезу с глаз и прибавил: — Как несчастна была она, бедняжка, когда я снова ушел в море, однако позже привыкла к этому. Знаешь, Джейкоб, Том славный мальчик, но не такой серьезный, как ты. Мать балует его, и я не могу быть с ним строг. Смотри-ка, смотри: старуха машет нам. Жаль, что я не могу отправиться к ней, но мне опасно входить в эти бумажные лодчонки: мои деревянные каблуки непременно пробьют дно!

Том греб обратно; на половине расстояния между берегом и баржей он нагнулся.

— Том, Том! — закричала ему с берега мать. — Не смей, Том.

— Том, Том! — закричал с баржи отец, грозя кулаком. — Не смей, Том!

Но Том был в полной безопасности. Из корзины с провизией, которую мать дала ему для отца, он вынул бутылку и стал пить из нее.

— Довольно, Том! — крикнула она ему с берега.

— Слишком много, мошенник! — крикнул отец с баржи.

Но Том пил, не обращая на них внимания, пока не нашел, что достаточно угостил себя. Наконец он спокойно подвел ялик к барже, передал мне корзину и сверток чистого белья.

Взобравшись на палубу, Том кинулся в главный люк.

— Ты хочешь поговорить со мной, отец? — с улыбкой спросил Том, поглядывая на меня. — В чем дело?

— В чем дело, мошенник? Как ты смел начать бутылку?

— Бутылку? Да бутылка цела.

— Я говорю о виски. Как ты смел пить его?

— Я был между тобой и матушкой, а потому выпил за ваше здоровье. Разве я не почтительный сын?

— Жаль, что у меня нет ног.

— То есть, тебе жаль, что у тебя нет грога? И ты сам во всем виноват. Зачем ты мне не доверяешь? Если бы ты не закрывал шкафа в каюте, я не угощался бы.

В эту минуту Том наклонился, чтобы завязать шнурок одного башмака.

Рассерженный старый Том перегнулся через кирпичи, которые несла баржа, в надежде схватить сына за ворот, но, не заметив беспорядка в сложенном ряде этого товара, завяз своей деревянной ногой между раздвинувшимися кирпичами. Старый Том попробовал освободиться и не мог.

— Том, поди сюда, — закричал он, — вытащи меня!

— Нет, — спокойно ответил младший Том.

— Джейкоб, Джейкоб, поди сюда. Том, беги и стань на руль!

— Нет, — ответил Том.

— Джейкоб, брось руль, баржа будет хорошо дрейфовать несколько минут. Помоги мне.

Но меня забавляла эта сцена, и мне было жаль юного Тома, а потому я объявил, что не могу бросить руля, так как в этом случае баржа села бы на мель…

— Ах ты мошенник. Том! Что же? Прикажешь мне весь день торчать здесь?

— Нет, отец, я думаю, ты не останешься в кирпичах: я помогу тебе. — Ну так за чем же дело стало?

— Мне нужно прежде поставить условия. Неужели ты думаешь, что я помогу тебе задать мне колотушки?

— Я не буду бить тебя, Том. Если я сделаю это, изломай мои деревяшки.

— Ну, отец, я думаю, мы оба поквитались. — То есть как это?

— Да ты сегодня утром закрыл от меня все, а теперь сам попался под затвор. Слушай, если я отворю тюрьму твоей ноги, отворишь ли ты дверцы шкафа?

— Да.

— И ты обещаешь мне дать рюмочку после обеда?

— Да.

Обещание было дано, и юный Том пришел отцу на выручку: сбросив несколько верхних кирпичей, он освободил старого Тома.

Пришло время стать на якорь: прилив шел навстречу. Младший Том, служивший поваром, подал обед. Все были веселы, мы не торопились. Старый Том, по обещанию, поднес своему сыну рюмочку, выпил сам, разболтался, а потом стал петь одну песню за другой. Особенно тронула меня песня о смерти Нельсона. Остаток дня прошел прекрасно.

Поднялась луна, мы снялись с якоря. Старый Том стал на руль, его сын занялся приготовлением ужина, я же был на носу. Была чудная ночь; пройдя под множеством мостов, мы увидели город. Там тысячи газовых фонарей рассеивали нечто вроде сияния над главными улицами, выделяя их из общей темноты. Позади меня звучал приятный голос старого Тома, который в промежутках между куплетами бросал то вопросы, то приказания…

— Джейкоб, смотри вперед; скажи, хорошо ли мы идем, мальчик? Том, что ты приготовил на ужин? Что там шипит у тебя на сковороде? Недурной запах, недурной.

— Да и вкус, я думаю, будет хорош. Но лучше ты, батя, смотри-ка на луну и предоставь мне хозяйничать,

— Хорошо, хорошо, мальчишка, — сказал Том и запел:

Луна взошла; на синем небе

Не видно кружев облаков.

— Как мы идем теперь, Джейкоб?

— Правильно, но на повороте налетит ветер — нам лучше распустить грот.

— Том, пойди помоги ему.

— Не могу бросить дело, отец, не бросил бы его, даже если бы баржа опрокинулась. Уж очень хорошо жарится; и печенка перегорит.

— Брось на палубу сковороду, Том, и помоги Джейкобу. Потом потрясешь снова сковороду.

Скоро мы опять бросили якорь, поужинали и легли спать. Я очень подробно описал первый день моего пребывания на палубе с новыми товарищами в виде примера нашей дальнейшей жизни. Том то шутил, то ссорился с отцом. Один готовил кушанья, другой пел и рассказывал о прежней жизни. Рейс окончился; мы взяли обратный груз и приплыли на пристань судовладельца. Тут я узнал, что мне нельзя отправиться с ними в новое плавание, так как разбор дела Флеминга и Марблса назначили через несколько дней. Баржа «Полли» отошла без меня. М-р Драммонд, по обыкновению, принял меня к себе в дом.

Помнится, 7 ноября Флеминга и Марблса призвали в суд. Я вместе с м-ром Драммондом и с Домине явился в мрачное здание в одиннадцатом часу. Судья сел на место, узников тотчас же ввели. Оба были одеты чисто и хорошо. Я заметил мало перемен в наружности Флеминга: он был бледен, но тверд; при взгляде же на Марблса я изумился. М-р Драммонд не сразу узнал его. Он страшно исхудал, платье висело на нем, как мешок, румянец сбежал с его лица, нос заострился. Тем не менее его черты еще сохраняли природное выражение добродушия, и на его губах была кроткая улыбка. Он пугливо окинул глазами залу и, чувствуя свой позор, вспыхнул, потом побледнел как полотно и опустил глаза.

Когда прочитали обвинительный акт, узников спросили: признают ли они себя виновными или нет?