Фредерик Марриет - Приключение Питера Симпла

— Я намерен пробыть у них около двух недель, а потом вернусь приискивать себе место. Ну, Питер, ты хочешь оставаться под моим покровительством?

— О'Брайен, если это будет зависеть от меня, я никогда не покину тебя и твоего корабля.

— Ты говоришь, как благоразумный человек, Питер. Хорошо, мне обещали вскоре место, и я уведомлю тебя, лишь только это обещание исполнится.

О'Брайен простился с моим семейством, которое уже успело полюбить его, и в тот же день отправился в Холихед. Отец теперь уже не обращался со мной, как с ребенком, да и несправедливо было бы, если бы он поступал иначе.

Не скажу, чтобы я сделался умным малым, но я успел в короткое время повидать многое и мог действовать и думать самостоятельно. Отец часто разговаривал со мной о своих видах, которые очень изменились с тех пор, как мы расстались. Оба мои дяди, его старшие братья, умерли, третий был женат, но имел только двух дочерей. Если у него не будет сына, мой отец наследует титул. Смерть старшего брата Тома приблизила и меня к этому наследству.

Мой дед, лорд Привиледж, не заботившийся прежде о моем отце и разве что только изредка присылавший ему в подарок корзину дичи, в последнее время начал часто приглашать его к себе и изъявил желание познакомиться как-нибудь с его женой и детьми. Он даже значительно увеличил доходы моего отца, так как смерть дядей давала ему на это средства; но тут, будто в насмешку, мы узнали, что жена дяди скоро разрешится от бремени. Не могу сказать, чтобы я с удовольствием слушал, как отец мой рассчитывал вероятности в свете этого последнего обстоятельства; мне казалось, что и как человек, но главное, как духовное лицо, он заслуживал порицания, но тогда я еще слишком мало знал свет. Целых два месяца мы ничего не слыхали об О'Брайене; наконец получили письмо, в котором он писал, что виделся со своим семейством и купил для него несколько акров земли, чем оно осталось очень довольно, что он уже целый месяц в городе хлопочет о месте, но никак не может получить его, хотя обещания сыплются одно за другим.

Спустя несколько дней мой отец получил записку от лорда Привиледжа, в которой лорд просил его приехать к нему на несколько дней и привезти с собой сына Питера, бежавшего из французской тюрьмы. Приглашением такого рода нельзя было, конечно, пренебречь, и мы приняли его тотчас же. Я должен признаться, что чувствовал к моему дедушке некоторого рода страх, он держал наше семейство всегда на таком расстоянии от себя, что имя его упоминалось более с уважением, нежели с чувством родственной любви, но теперь я уже кое-что узнал. Мы прибыли в Игл-Парк, пышное поместье, в котором он жил, и были встречены дюжиной слуг в ливреях и без ливрей. Мы вошли.

Лорд находился в своей библиотеке — огромной комнате, стены которой были уставлены красивыми книжными шкафами, и сидел в глубоком кресле. Более почтенного, красивого старого джентльмена я никогда не видывал; его седые волосы спускались по обоим вискам и сзади были связаны в пучок. Моему отцу были поданы два пальца, мне только один; но невозможно описать изящества манеры, с которой это было сделано. Он указал рукою на стулья, поставленные джентльменом без ливреи, и просил нас садиться. В это время я вспомнил мистера Чакса, боцмана; при мысли, что мистер Чакс некогда обедал с лордом Привиледжем, я про себя улыбнулся. Лишь только слуги вышли из комнаты, расстояние, на котором дедушка держал нас от себя, тотчас же исчезло. Он задал мне множество вопросов и, казалось, был доволен ответами, но он постоянно называл меня «дитя». Поговорив с полчаса, отец встал, под предлогом, что его сиятельство, вероятно, имеет какие-нибудь дела, и объявил, что в ожидании обеда, мы пойдем погулять в парк. Дедушка встал, и мы церемонно попрощались, хотя, конечно, мы не расставались окончательно, но это был дедушкин стиль, в котором просвечивало уважение к себе и другим. Что касается меня, я был доволен первым свиданием и. сказал об этом отцу, лишь только мы вышли из комнаты.

— Милый Питер, — отвечал он, — твой дедушка поглощен одной идеей, которая затмевает для него все прочие, и это — пэрство, поместья, наследование по прямой линии. Пока твои дяди жили, о нас не думали, ибо мы не стояли в ряду наследников; теперь о нас вспомнили благодаря тому обстоятельству, что у дяди Уильяма только дочери. Впрочем, и теперь на нас смотрят все-таки лишь как на возможных наследников титула. Если бы дядя твой умер сегодня, обращение с нами изменилось бы немедленно.

— Это значит, что вам вместо двух пальцев протянули бы всю руку, а меня, вместо одного, удостоили бы двух.

Отец мой залился чистосердечным смехом.

— Ты метко попал в цель, Питер. Удивляюсь, как мы были так слепы, что считали тебя глупейшим в своем семействе.

На это я не возражал, потому что трудно возражать, не унизив других или самого себя. Я переменил разговор, начав расхваливать великолепие парка и построек, которыми он был украшен.

— Да, Питер, — отвечал со вздохом мой отец, — тридцать пять тысяч годового дохода с земли, сверх того капитал и постройки стоимостью, по крайней мере, в сорок тысяч. Этими вещами нельзя пренебрегать. Но все в воле Божией.

После этого замечания отец мой, казалось, погрузился в глубокую думу, и я не прерывал его.

Мы пробыли десять дней у дедушки. В продолжение этого времени он нередко после завтрака удерживал меня при себе и заставлял рассказывать мои приключения; право, казалось, что он очень полюбил меня. За день до моего отъезда он сказал мне:

— Ты отправляешься завтра, дитя; скажи мне, чего ты хочешь: я намерен дать тебе доказательство моего благорасположения. Не бойся, говори чего тебе надобно? Часы, перстни с печатками, или — ну, чего ты желаешь?

— Милорд, — отвечал я, — если вы хотите оказать мне милость, то попросите старшего лорда адмиралтейства поместить лейтенанта О'Брайена на какой-нибудь хороший фрегат, а для меня — попросите место мичмана.

— О'Брайен! — отвечал милорд. — Сколько я помню, это тот, который бежал из Франции вместе с тобой. Из твоего рассказа видно, что это верный друг. Мне нравится твоя просьба, дитя мое; она будет исполнена.

Его сиятельство приказал мне подать бумаги и чернильницу, написал под мою диктовку письмо, запечатал его и сказал, что пришлет ответ. На следующий день мы выехали из Игл-Парка; лорд пожелал моему отцу счастливого пути, по-прежнему протянул ему два пальца, а мне один.

— Я доволен тобой, дитя, — сказал он мне, — можешь писать мне время от времени.

По дороге домой отец заметил, что еще никому не удавалось завоевать такое расположение моего дедушки, как это удалось мне. Его позволение писать подразумевает десять тысяч фунтов в завещании; он никого не обманывает и никому не изменяет в своих чувствах.