Георг Борн - Евгения, или Тайны французского двора. Том 2

Олимпио хотел раскупорить бутылку, но вдруг передумал.

— Постой, Евгения! Я желаю продлить свое ожидание и этим увеличить твою радость и удовольствие! Завтра и послезавтра тебя еще не известят, что узник в Консьержери осушил бутылку! А потом я приготовлю тебе зрелище, которое вознаградит тебя за долгое ожидание.

Ты думаешь, что можешь меня устранить! Привыкни к мысли, что я человек, видящий тебя насквозь, и что ты находишься в моих руках! Я отниму у тебя роковой бриллиантовый крест, и тебе покажется, будто ты видишь привидение. Подарков не отнимают так неучтиво, мадонна, ты же так опытна и искусна в обращении; или ты думаешь, что тебе все возможно? Между нами еще не все кончено, мы увидимся, может быть, даже несколько раз, и я желал бы хоть однажды видеть тебя, гордая, честолюбивая испанка, дрожащей передо мной и показать тебе, что есть кое-что посильнее твоего кажущегося всемогущества.

Во время этого монолога величественная фигура Олимпио представляла собой что-то могущественное и грозное, но лицо было мрачно; он придумывал средства исполнить свои планы, и глядя на него, казалось, что для него не существовало препятствий, хотя он был узником Консьержери, из которой нет дороги к освобождению!

Смеркалось. Олимпио сел на кровать. Вскоре явился сторож, он принес пищу заключенному и зажег лампу, висевшую посредине.

Старик, казалось, знал, что дону принесли бутылку вина.

— Э, вы еще не попробовали его, — проговорил он с удивлением, держа фонарь над бутылкой и видя, что она была еще полна.

— Вы бы с удовольствием выпили? — спросил Олимпио улыбаясь.

— У кого полдюжины детей, тот не может угощать себя вином, благородный дон, — отвечал сторож.

— Этой бутылки я не могу вам дать, я должен сам ее выпить! Не правда ли, я ужасный эгоист? Видите ли, я даже сам не решаюсь попробовать его, иначе давно бы уже выпил. Сегодня я только любуюсь им, чтобы вполне доставить себе удовольствие; завтра же буду наслаждаться, как ребенок, которому дали нечто особенно приятное.

— Когда же вы будете его пить?

. — Когда истощится мое терпение, — отвечал Олимпио двусмысленно, но старик сторож поверил ему.

— Вы странный господин, — проговорил он, покачивая головой и зажигая тусклую лампу в комнате.

— У вас шестеро детей? — спросил Олимпио.

— Да, шесть и седьмого ожидаю! Придется голодать.

— Если бы я отсчитал на каждого вашего ребенка по тысяче франков, старик, то оказали бы вы мне услугу?

— Но для этого вы должны прежде освободиться.

— Да, и потому?..

— Я скажу вам на это: оставьте при себе свои деньги; освободить вас я не могу, благородный дон, хотя бы и открыл вам двери камеры; это не помогло бы нам, так как мы оба не можем выйти отсюда! Не могу ли вам оказать другой услуги?

— Принесите мне еще раз перо и лист бумаги.

— С удовольствием, благородный дон, — сказал сторож и сейчас же вернулся, принеся требуемое.

Олимпио написал что-то на одном листе бумаги.

— Умеете ли вы читать, старик? — спросил он.

— Да, ваш почерк! Вы выводите большие буквы.

— Возьмите и прочитайте, я дарю вам эту записку.

Сторож взял лист и, поднеся его к фонарю, прочел: «Господину Миресу. Чек на семь тысяч франков. Олимпио Агуадо.»

— Что же это значит? — спросил сторож, смотря на лист.

— Я не могу вам дать вина и потому банкир Мирес должен выплатить вам по этой записке семь тысяч франков.

— И я должен их оставить себе, благородный дон?

— Это вашим шестерым детям и седьмому, которого вы ожидаете.

— О, Царь мой небесный, — вскричал старик и слезы радости выступили на его глазах. — Не шутите ли вы со мной, благородный господин?

— Нет, нет, старик! Я не требую от вас за это никаких услуг и не подвергну вас опасности. Я желал только облегчить вашу жизнь и обеспечить ваше будущее. Однако вы, кажется, собираетесь встать передо мной на колени? Не делайте этого, только перед Богом становятся на колени, а я ваш пленный.

— Клянусь Пресвятой Девой, вы благороднейший человек в мире, — вскричал старик и слезы покатились по его морщинистым щекам. — Ах, что скажет моя жена, моя добрая жена. Она ни разу не видела в своей жизни столько денег. О, Царь мой небесный, чего бы я только не исполнил от радости.

Олимпио смотрел на сторожа, которого осчастливил. Ему никогда не было так приятно, как теперь, при виде радостных слез, проливаемых стариком. Он пожал ему руку и отправил его к жене.

Двор на время удалился в старый громадный замок Фонтенбло, с залами и галереями которого связано столько исторических воспоминаний.

Здесь развелся Наполеон I с Жозефиной и прощался впоследствии со своей гвардией; здесь был заключен папа Пий VI и Карл IV испанский; здесь Наполеон I подписал свое отречение от престола.

За дворцом находится английский сад, красивый, тенистый, с виноградными беседками и темными аллеями.

Евгения любила изредка собирать в Фонтенбло большие и маленькие общества. Она с удовольствием развлекалась спектаклями и представлениями, которые устраивались веселыми членами двора.

Сам Наполеон любил посмотреть на нескромную игру дам дипломатического корпуса, между которыми первое место занимала графиня Меттерних, неутомимая в придумывании новых шуток и сцен, чтобы, как говаривала она Наполеону, разогнать тоску и хоть раз насладиться жизнью, подобно другим людям.

В тот вечер, о котором мы намерены рассказать, собралось в высоких залах, украшенных великолепными картинами, множество гостей императорской фамилии.

Это было большое блестящее общество, в котором дамы и мужчины щеголяли друг перед другом изысканностью туалетов.

Тут была принцесса Матильда, герцогиня Конти, графиня Эслинген, князь Меттерних, принц Наполеон, граф Таше де ла Пажери, много министров, посланников и генералов, но не было видно герцогини Боссано, княгини Меттерних, маркизы Фульез, Флери, Мак-Магона, Клапареда и других блестящих знаменитостей двора.

Гости по секрету передавали друг другу, что в этот вечер приготовлен необыкновенно веселый сюрприз.

Ослепительно освещенные бесчисленными свечами и канделябрами залы более и более наполнялись гостями. Шелк шуршал по паркету, драгоценные камни и ордена блестели всюду. Роскошные кокетливые туалеты, маленькие, очаровательные ножки хотели, казалось, перещеголять друг друга.

Вскоре в зал вошли Наполеон и Евгения со свитой. Наполеон был одет в простой черный фрак с несколькими орденскими лентами. Евгения, думая ослепить и затмить всех своей роскошью, была в усеянном бриллиантами зеленом атласном платье и в дорогой кружевной мантилье, которая позволяла видеть пышные очаровательные формы; ее золотистые волосы были украшены небольшой диадемой из самых ценных камней.