Георг Борн - Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1

— Эжен де Монфор, — сказал великий магистр, — поклянись на распятии отказаться от всех земных радостей и никогда не жениться, а неизменно и полностью принадлежать только Черному братству!

— Клянусь, — твердо и громко ответил маркиз, — клянусь до последнего моего часа отказываться от всех земных радостей и никогда ни на ком не жениться!

Занавес между тем опять опустился, скрыв за своей чернотой волшебную картину.

— Так прими знак того, что ты, Эжен де Монфор, на всю жизнь обручен с Черным братством тремя священными обетами, — сказал герцог де Роган, взяв со стола черное колечко и надев его на четвертый палец левой руки маркиза.

Потом он подошел и обнял члена таинственного ордена. За ним то же самое сделали герцог Вандом и принц Лонгевиль.

Белая голубка, осыпаемая насмешками и бранью братьев, с трогательной заботливостью перенесла спасенных женщину и мальчика к себе в комнату.

Жан и Жюль ненавидели сестру за то, что отец постоянно защищал ее и больше любил. Они использовали каждый удобный случай, чтобы обидеть и очернить Жозефину, но Пьер Гри, несмотря ни на что, всегда был на ее стороне. Поддержка отца придавала ей больше решительности и твердости, что было так необходимо в той обстановке, в которой она жила.

Раньше случалось, что какой-нибудь дерзкий цыган или молодой авантюрист пробовали задевать дочь Пьера Гри, позволяя себе какую-нибудь неприличную шутку или обращение с ней как с развратной женщиной, тем более, что братья смеялись, глядя на это. Но Белая голубка вскоре сумела приобрести общее уважение, осаживая наглецов так, как это никогда не делали девушки в других трактирах. Как-то раз один нищий, у которого всегда водились деньги, стал слишком приставать к ней, не обращая внимания на ее серьезный отпор. Белая голубка позвала отца и Пьер Гри до тех пор стегал дерзкого ремнем, пока тот не дал слова никогда больше не оскорблять его дочери.

В таком окружении, как на острове Ночлега, нелегко было оградить себя от дерзостей, тем более заслужить уважение.

Жозефина хлопотала в своей комнате около спасенных. Эта бледная незнакомка произвела сильное впечатление на девушку. Бедняжка, несмотря на страдальческое выражение лица, была очень хороша собой. Вероятно, отчаяние заставило ее искать смерти, думала Жозефина и боялась, что, проснувшись, бедная женщина не слишком будет ей благодарна за спасение. Но она ведь только исполнила свой человеческий долг. Может быть, еще можно привязать ее к жизни, излечить ее горе. Бедняжка внушала ей глубокое сострадание и большую симпатию. Ей отрадно было сознавать, что она помогла этой бедной матери прелестного мальчика.

Эстоми, или Нарцисс, как в продолжение пяти лет звала его Ренарда и как он сам себя назвал, отвечая на вопрос Белой голубки, был так испуган, что, весь дрожа, забился в угол постели, тихо плакал и не хотел выпить подогретого вина, которое ему предлагала Жозефина, влив сначала несколько капель в рот его матери.

— Мама Ренарда, я хочу к маме Ренарде! — повторял он время от времени, всхлипывая.

Голосок его был так жалобен, что Белая голубка всячески старалась утешить его.

— Да вот ведь твоя мама Ренарда, — шептала она, думая, что так звали молодую женщину, — она спит, закрой глазки и ты, завтра все поправится.

— Это не мама Ренарда, — жалобно ответил маленький Нарцисс.

— А где же она, как же ты сюда попал? — спросила она тихонько.

Вместо ответа мальчик заплакал еще громче. Он ничего не мог объяснить, не мог понять, как он очутился тут. Для него существовала одна мать — старуха Ренарда, которая нянчила его и играла с ним, и вдруг он очутился на руках чужой женщины, чуть не утонул в ледяной воде, какая-то другая незнакомка взяла его в челнок, потом принесла и уложила в постель возле женщины, с которой он тонул. Мальчик был совсем ошеломлен и еще раз заглянул в лицо спавшей рядом женщины, надеясь, что все это был страшный сон и что около него спит добрая Ренарда, но его маленькое личико опять сморщилось и он снова стал потихоньку плакать. Да, это действительно была чужая женщина.

Когда начало светать и Нарцисс мог разглядеть комнату, его горе и страх немножко уменьшились. Жозефина всячески утешала его и наконец уговорила поесть немного. После этого усталость одолела его, влажные от слез большие глаза стали смыкаться, и он уснул на руках у Жозефины.

Девушка не могла понять загадки, которую слова мальчика делали еще необъяснимее. Что же такое случилось с этой несчастной? Отчего она хотела не только умереть сама, но и убить этого ребенка? Измученное лицо ее было далеко не похоже на лицо злодейки. Какая тайна окружала ее и дитя, очень сходное с ней чертами?

Она надеялась все узнать после. Тихонько положила мальчика на постель и пошла к Пьеру Гри рассказать о том, что случилось ночью, прежде чем Жюль и Жан раздражат / его своими наговорами.

Жозефина знала, что придется выдержать бурю, но совесть ее была чиста, кроме того, она знала, что отец все прощал ей, когда она ласково просила его о чем-нибудь.

Пьер Гри был уже за прилавком. Утром, перед тем как нищие и цыгане уходили, он подавал вино, водку, разные напитки собственного приготовления, хлеб и колбасу, аккуратно собирая плату.

В распивочной было весело и шумно: цыгане собирались в город давать свои представления, немые нищие кричали и болтали, хромые отлично бегали, нося под мышкой деревянные ноги.

Пьер Гри был по горло занят, внимательно следя за тем, чтобы каждый заплатил за выпивку и еду. Ему приходилось иметь дело с пройдохами и мошенниками, но он всех их знал и умел с каждым ладить. Иногда пускал в ход шутку, иногда грубое словцо, а иногда и кулак. Одни любили его, другие боялись, и всех он держал в руках.

Пьер Гри не замечал стоявшей на пороге Жозефины… Наконец трактир стал пустеть.

— Постой, достанется тебе на этот раз от старика, — крикнул ей Жюль, проходя мимо.

— Ты думаешь, что можешь таскать к нам в гостиницу всякую дрянь, которой нечем платить? — прибавил Жан с угрозой в голосе. — Вот узнаешь нас! Довольно того, что и ты тут баклушничаешь.

Жозефина ничего не ответила.

— Она воображает, что может делать, что ей вздумается, а мы бейся да добывай деньги!

Они оба были противны девушке, и не только потому, что обижали ее, ей отвратительно было то, что, притворяясь калеками, они обманывали людей. Она не могла подавить в себе презрение к ним при мысли, что такие здоровые и сильные мужчины сидят где-нибудь в углу на улице и именем Божьим просят милостыню!

В трактире вскоре остались только Пьер Гри и англичанин, укротитель зверей Джеймс Каттэрет. Укротитель рассказывал трактирщику, что путешествие с животными приносит ему хороший доход, что уже не раз богачи предлагали ему большие деньги за медведя и льва, но он не хочет продавать их, потому что очень трудно приобрести таких славных зверей и приручить. Он жалел только, что год тому умер его маленький сын, который обыкновенно играл со львом и делал самые удивительные штуки, восхищавшие весь Лондон, за что публика хорошо платила. Когда Джеймс Каттэрет ушел, Жозефина вошла в комнату.