Георг Борн - Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1

— Всю мою жизнь я буду молиться за вас, Жозефина! Как бы ни казалось мне многое вокруг гадким и ужасным, о вас я всегда буду вспоминать с благодарностью и любовью, потому что вы протянули мне руку, ничего не расспрашивая…

— Оставайтесь, Магдалена, не оставляйте меня. Я сочувствую вам, и, не зная вашего горя, хочу одного — чтоб вы доверяли мне и любили меня! — умоляла Белая голубка.

— Ваши слова благотворно на меня действуют, но я не заслуживаю их, и ваша доброта тяготит меня! Я заслужила самых тяжелых страданий, самой горькой нужды. Нищета — лучшая спутница кающейся грешницы. Вы с удивлением смотрите на меня, вам непонятны мои слова… Сегодня я еще не открою вам тайну моей жизни, но после вы непременно узнаете ее, вы все узнаете.

Жозефина протянула несчастной обе руки и прижала ее к сердцу.

— Я хочу с тобой разделить твое горе, будь моей сестрой! Посмотри, я тоже одинока, братья не терпят меня, вокруг меня — порок, разврат. Останься со мной, доверь мне все.

— Ты узнаешь печальное прошлое бедной Магдалены Гриффон, Жозефина, но теперь еще не время. Только тогда, когда и ты испытаешь горе, от которого не избавлен ни один человек, и поймешь глубокие страдания сердца, которых пока еще не понимаешь, я расскажу тебе все, и ты тоже скажешь, что для меня нет больше покоя и прощения на земле! У меня одна цель теперь, я осознала это во время горячей молитвы в последние ночи: раскаиваться и сделать мою жизнь как можно менее заметной для тех, кто по моей вине навсегда лишился высшего земного счастья!

— Я не понимаю смысла твоих слов, Магдалена, но все-таки сочувствую тебе… Тсс, молчи… я слышу голоса братьев на улице, они садятся на скамейку под окном.

Девушки замолчали. К ним в комнату доносились крики и смех цыган и нищих, вернувшихся из города, они рассказывали друг другу о своих дневных приключениях, хвастались деньгами, которые выманивали у богатых просьбами и добывали угрозой, поручениями знатных дам и кавалеров.

Жозефине нужно было сделать кое-что по хозяйству, и она оставила Магдалену одну в темной комнате у окна.

Жан и Жюль тоже говорили о приключениях дня, не подозревая, что гостья сестры слышит их.

— Говорю тебе, он, должно быть, страшно богат! Я видел, как он прошел во дворец маршала Кончини, — шепотом рассказывал Жюль. — Не знаю еще, что у него было с мушкетерами, но то, что сведения, которые мы ему доставили, много для него значат, доказывает этот золотой, он положил мне его в руку.

— Нам еще много от него перепадет, если мы хитро поведем дело, — тихо ответил Жан. — С завтрашнего дня будем сидеть на углу улицы Сен-Дени.

Эти слова привлекли внимание Магдалены. Она стала вслушиваться.

— За мушкетерами очень легко следить. Один из них живет на улице Сен-Дени. Говорил он, для чего ему нужно знать о них? — спросил Жюль.

— Они, кажется, сыграли с ним какую-то шутку, и он, по всей вероятности, постепенно приберет их к рукам, — ответил Жан.

— Он, как видно, сильный человек, потому что говорил мне, что никто нам ничего не сделает, если мы окажем ему эту услугу.

— Назвал он тебе имя мушкетера, который живет в большом доме на улице Сен-Дени?

— Его зовут маркиз де Монфор, мы должны следить и за его друзьями! Мне еще не удалось разузнать, чего он добивается, я знаю только, что тут дело не только в одних мушкетерах, а еще в каком-то патере, который тоже, кажется, живет на улице Сен-Дени.

— Если будем целый день там сидеть, узнаем, когда маркиз обыкновенно возвращается домой, и где живет старик.

— Только ты ему ничего не говори, — советовал Жан, — тебе всегда можно оправдаться слепотой, а я уж сумею его протянуть, он в состоянии заплатить.

В то время, как сыновья Пьера Гри вели этот разговор, и Магдалена, слушая, пыталась осмыслить его, Джеймс Каттэрет, укротитель зверей, внимательно следил за маленьким Нарциссом, неутомимо бегавшим и игравшим у дверей дома, не обращая никакого внимания на постояльцев.

Мальчик, казалось, нравился Джеймсу Каттэрету и пробуждал в нем разные воспоминания. «Как хорошо было бы, — думал он, — если б это прекрасное дитя стало играть с дикими зверями».

Наступил назначенный Марией Медичи день блестящего бала. Много было самых сложных приготовлений, много приглашенных. Вся парижская знать должна была собраться в парадных залах королевы-матери и признать, что она по-прежнему властительница Франции, хотя Людовик XIII и вступил на престол.

Да, властолюбивая Мария хотела воспользоваться случаем показать смельчакам, решившимся восстать против нее, как это опасно.

В тот день она собиралась отнять у своего опаснейшего врага, знавшего ее тайну, всякую возможность вредить ей. Его устранят, прежде чем он успеет заподозрить что-нибудь, прежде чем ему удастся чего-нибудь добиться! Бал представлял самый удобный случай, в разгаре веселья никто не заметит ареста, а в Бастилии умолкают всякие жалобы, исчезает всякая опасность. Из-за мощных стен этой громадной государственной тюрьмы, как из могилы, не было возврата.

Сознание этого радовало королеву-мать. Ненависть ее к принцу Конде была безгранична с тех пор, как Кончини и Элеонора доказали ей, что он осмелился разыграть роль Генриха IV в галерее замка, чтобы напомнить ей страшное прошлое и показать, что ему известна тайна патера Лаврентия.

Она хотела в самом зародыше подавить возмущение против ее власти, начавшееся при дворе сына, энергично и твердо вырвать из самой близкой к королю среды тех, кто был для нее опасен.

Поверенному ее сына еще не удалось привлечь его на свою сторону. Людовик пока не сделал серьезной попытки взять в свои руки бразды правления. Генрих Конде еще не воспользовался патером Лаврентием, чтобы подействовать на короля для свержения королевы-матери, но если ему дать возможность употребить эту меру, если он приведет патера к Людовику!..

Мария Медичи дрожала при одной мысли об этом! Этого нельзя допустить. Сын не должен был знать страшную вину матери и ее приближенных, известную пока тому старику, да принцу Конде. Необходимо навсегда устранить этих двух опасных людей и для достижения этой цели любые средства хороши. У королевы-матери под рукой было много личностей, помогавших ей в таких делах и сотни раз доказавших, что они не остановятся ни перед чем.

В продолжение нескольких недель украшался к балу флигель королевы-матери. Над ним работали знаменитейшие парижские художники, придав ему такой блестящий великолепный вид, какого он еще никогда не имел. В большом зале висели тысячи ламп, по четырем углам его били фонтаны с ароматной водой, а за ними были гроты, где из расщелин скал струилось вино, когда прижимали маленькую пружину. Галерея была увита светло-голубым флером, что создавало впечатление открытого неба над залом. На большом белом облаке расположились искусные восковые фигуры с музыкальными инструментами в руках, так что казалось, будто это они играют, а не музыканты, скрытые на галерее.