Пьер Бенуа - Прокаженный король

— Ну, разумеется. Но ведь они в Париже.

— Ну, так что же?

— Чтобы мне иметь возможность жить в Париже, следовало бы… покинуть университет.

— Вот так штука! Он обязан тебе большим во всяком случае, чем ты ему.

— И… кроме того…

— Кроме того, что? Ты из мухи делаешь слона. Ну, оставим это. А пока что…

— Да, — сказал я, немного задетый. — Оставим это. Продолжай твою историю. Это интереснее.

Он посмотрел на меня с сожалением.

— Ты ничего не понимаешь, — сказал он. — И поистине, в настоящий момент ты не способен понять многое, значительное. Когда моя, как ты говоришь, история будет окончена, может быть, тогда ты увидишь, что она имеет общее значение. А пока что постарайся вспомнить, что я говорил тебе вначале: не позволю тебе покинуть меня. Возьми же еще несколько кусочков i апельсина, без них это кушанье не вкусно. Донатьен, это же невозможно… Мы умираем от жажды… Когда барыни нет дома, всегда одна и та же история… Итак, мы говорили…

— Ты говорил о вечере, как раз о моменте прибытия…

— Ах да, великолепно! Ты позволишь закурить? Если хочешь, последуй моему примеру.

— Благодарю. Я не курю во время еды и в постели.

— Как хочешь.

Он закурил папиросу и продолжал свой рассказ:

— Разумеется, после всего, что я говорил тебе о ней, ты вправе думать, что я стал немедленно отыскивать возможность быть представленным миссис Вебб. Ошибаешься, очень ошибаешься. Я не только не стремился представиться ей, но одним из первых покинул дворец губернатора. У меня даже не хватило духу поймать губернатора и наскоро шепнуть: «Ради бога, я вам ничего не говорил. Отмените приказ о моем автомобиле. Поблагодарите эту восхитительную женщину за то, что она согласилась… уверьте ее…» Я не сделал ничего подобного. Я не осмелился. Это тебя удивляет, не похоже на меня, скажешь? Дорогой мой, даже самые предприимчивые мужчины — просто трусы и хвастуны. Если ты думаешь, что со мной не было то же самое, ты ошибаешься.

Итак, я уехал, отчаявшись поговорить с ней, напуганный толпой идиотов, которая ее окружала, почитавших за особое счастье заставить ее улыбнуться, протанцевать с ними. Я вернулся к себе, разъяренный, думая меньше всего на свете о том, чтобы ознаменовать эту первую ночь, проведенную на таинственной азиатской земле, какой-нибудь оргией местного характера. Образ миссис Вебб, в сотрудничестве с москитами, мешал мне сомкнуть глаза. На следующий день всюду: в кафе «Континенталь», у менял-китайцев и в магазинах Шарнэ, где я приобрел обильные запасы белых тканей, — всюду я думал о миссис Максенс. Я, не переставая, повторял себе, что ее приезд в Ангкор не может быть позднее моего, не переставая, сожалел о путешествии, которое мог бы совершить в ее обществе, о тех приключениях в дороге, которые так часто бывают богаты непредвиденными последствиями. Короче говоря, я пребывал в невероятно нервном состоянии, полном отчаяния. Бесполезно говорить тебе, что это непредвиденное событие не заставило меня позабыть о моем долге и что я начал мой день с того, что пошел на почту справиться, когда приходит первая почта из Франции. Но пароход должен был прийти только на будущей неделе. В лучшем случае только через две недели я мог рассчитывать получить письмо от Аннет. Следующую ночь я спал немного лучше. Точно по-военному, в шесть часов, был подан автомобиль, предоставленный в мое распоряжение губернатором. Двое маленьких корректных аннамитов, только что окончивших школу шоферов в Сайгоне, стояли с обеих сторон раскрытой дверцы, уже погрузив мой багаж. Я сел, и мы устремились в бледно-зеленое утро.

От Сайгона до Пномпеня, столицы Камбоджи, — конца моего первого переезда, приблизительно сто восемьдесят километров. Я благословлял быстроходность автомобиля, делающего все возможное, чтобы сберечь меня от вида ужаснейших пейзажей, вереницу которых мы были должны проехать — бесконечные пространства черноватой грязи, откуда торчит множество маленьких, симметрично расположенных колышков, это — стебли риса. Время от времени попадался колышек повыше и побольше — это был марабу, род гнусных, голенастых птиц с вылезшими перьями, и время от времени — колышек еще побольше — это был человек; этот последний (неслыханная вещь!) удил и (вещь еще более неслыханная!) делал вид, что тащит рыбу, в то время как вода, из которой он извлекал эту редкостную добычу, оставалась невидимой. Над всей этой кошмарной панорамой царил тусклый свет, падающий с оловянного неба, за которым скользило невидимое солнце, такой силы, что могло убить всякого, кто имел бы неосторожность на минуту снять шлем.

Было, вероятно, около десяти часов. Это отвратительное зрелище заставило меня позабыть Максенс, — наоборот, я проклинал этого злодея, папашу Барбару, спокойно восседающего в своем ампирном кресле, между Соной и Роной, в то время как я мчался по его воле среди этого ада, среди этого сборища болотных миазм… Вдруг все изменилось, как по волшебству.

Все изменилось. Я был крайне удивлен, увидев, как через несколько мгновений эти сырые, прокаженные пространства уступили место самой восхитительной на свете природе. Черные болотистые равнины сменились лугами, усеянными цикламенами. Грязь превратилась в чудесные, цветущие пруды с лотосами и лентусками. По их берегам, вместо отвратительных марабу, беспечно прогуливались большие белые птицы, одни из них, чуть розовые — были фламинго, другие, с красными хохолками на голове — антигонские цапли. Несчастные маленькие рыбаки превратились в веселых крестьян в весьма примитивных одеяниях, позволяющих видеть прекрасные тела цвета красного дерева. Мы въезжали в Камбоджу.

Я приказал шоферу замедлить ход. Нельзя же нестись по этому Эдему со скоростью сто километров в час, а этот пейзаж, над которым сверкало вдруг появившееся солнце, был поистине Эдемом.

По ярко-красному горизонту рассыпались стаи цапель. Несколько бонз, полных достоинства, в шафрановых одеяниях, — спокойно направлялись к рогатым пагодам, золотые верхушки которых виднелись со всех сторон из-за зелени. Я никогда еще не видал ни пагод, ни бонз.

Около одиннадцати часов я был выведен довольно неприятным образом из моего блаженного состояния. Уже несколько раз мои аннамиты оборачивались ко мне, повторяя с одной и той же страдальческой улыбкой какую-то фразу, смысл которой мешала мне разобрать дорожная тряска. Наконец я понял: «Здесь проехал большой автомобиль». Немного высунувшись, а убедился, что они правы. Следы из земли свидетельствовали о том, что здесь только что прошла сильная машина.

— Быть может, грузовик? Шофер покачал головой.

— Нет! Большой автомобиль, богатый.

Однако! Это утверждение повергло меня в уныние, от которого я освободился только благодаря справедливому расчету. У меня уже есть готовое извинение для моего отказа, — думал я, — скажу миссис Вебб, что я хотел приехать в Ангкору раньше нее, чтобы там ее встретить. Но вот план мой рухнул: без сомнения, прошедший перед нами автомобиль принадлежал ей. Подумать только, что я мог бы уехать накануне вместо того, чтобы париться в этой бане, Сайгоне! Мне вдруг показалось, что дождь пепла заволок всю вселенную.