Пьер Бенуа - Владетельница ливанского замка

— А обо мне он не говорил?

— Говорил, но так… между прочим. Он сказал: «Я не спрашиваю у тебя новостей о Домэвре. Он, конечно, как всегда, очень занят». И прибавил, стукнув кулаком по столу: «Если бы меня сейчас сделали полковником — понимаешь ли ты, — полковником! — и то я не пожелал бы жить вашей идиотской жизнью!» Я принял это на свой счет, мой милейший, но не слишком всерьез, так как хорошо понял, что он метил в тебя. Ты знаешь Вальтера. Он ревнив, как женщина…

Рош не докончил своей фразы. Я завел разговор с лейтенантом Пфейфером. У этого доброго малого, бывшего адъютанта из мегаристов, оказались, конечно, лишь самые смутные понятия о пятиконечной звезде на его кепи. Он сокрушался о недостаточном количестве алкоголя в интендантских винах и был радостно изумлен, слыша, как я энергично поддерживаю его точку зрения.

Полковник Приэр пришел в канцелярию довольно поздно. Я ждал его с нетерпением. Мне хотелось одному из первых поздравить его. Он был всегда так внимателен ко мне.

Полковник даже не пытался скрыть своей радости.

— Дорогой друг, — сказал он, — сегодня один из тех дней, когда хочется, чтобы весь мир вокруг тебя был так же счастлив, как ты.

Такое предисловие несколько ободрило меня, — я как раз собирался обратиться к нему с просьбой. Он продолжал:

— Эннкен только что поздравлял меня по телефону. Это тем более любезно с его стороны, что я немножко обогнал его.

Я пригласил его с дочерью сюда на обед, послезавтра. Надеюсь, вы довольны?

— Очень доволен, господин генерал.

— Я еще не знаю, кто будет моим заместителем, но можете быть покойны: я скажу ему все, что надо, а главное — о вашем отпуске. Вы, разумеется, предполагаете, как и раньше, уехать в начале ноября?

— Господин генерал, по этому-то поводу я и хотел обратиться к вам с просьбой.

— В чем дело?

— Я чувствую себя несколько переутомленным. С другой стороны, работа моя закончена. Я хотел просить вас предоставить мне отпуск на неделю.

— Вы утомлены? — сказал он, и какая-то тень омрачила его взор. — Но, пожалуй, Мишель лучше об этом не говорить: она может встревожиться.

Я понял, что он далеко не так прост. Этот человек был настолько же деликатен, как и добр.

— Отпуск вы получите. Берите его как можно скорее, пока я еще здесь.

Радость на его лице сменилась озабоченностью. Я ясно почувствовал, насколько я ему дорог.

— Друг мой, — сказал он серьезно, — мне будет очень, очень жаль расстаться с вами.

Эта фраза имела двойной смысл, которого я не пожелал понять.

Ательстана расположилась на главной башне своего замка. Ночь окутывала нас густым мраком.

— Мне кажется, — говорила она, — что между нами возникает какое-то недоразумение. Сегодня ты чуть не устроил мне сцену из-за того, что какой-то дурак танцевал со мной. Позволь мне предупредить тебя, что таких дураков ты увидишь еще немало. Неужели ты считаешь меня своей собственностью? Не воображаешь ли ты, что я дала тебе какое-нибудь право на мою жизнь? Я хочу определить наши взаимоотношения. Две-три маленьких истории помогут мне это сделать: из них ты узнаешь, кто я такая, и поймешь, что я не позволяю наступать себе на ноги. Хоть я еще молода, — думаю, что я представила тебе более убедительные доказательства, чем это могут сделать метрики, — все же мне не раз случалось и доказывать людям, что такие женщины, как я, обладают недурными средствами мести. Вот послушай мою «красную» историю.

Я называю ее «красной» по той обстановке, в какой она разыгралась: на прелестном цветочном поплавке, среди тканей и пурпурных подушек. Я подстроила эту шутку не кому-либо из своих любовников, — пожалуйста, отучись морщиться, когда слышишь от меня это слово, — но моему старому супругу, графу Алексею Орлову. Он только что женился на мне, и я считала недопустимыми какие-либо похождения его на стороне.

Это было в Кантоне, в одном из самых любопытных городов на свете. Я была еще почти девушкой и ужасно скучала, пуская по целым дням из нефритовой трубки мыльные пузыри, которые прыгали и танцевали по розовым и голубым шелкам, что придавало им необычайный блеск. Это красиво, но в конце концов ведь надоедает! У меня был и опиум, но, уверяю тебя, — перепробовав все наркотики, я не привыкла ни к одному из них, — все они притупляют единственное, что пленяет меня в области ощущений — сладострастие. Словом, я ужасно тосковала.

Однажды мне пришла в голову премилая шутка, которую я тотчас принялась приводить в исполнение. Мне доложили, что мой муж проводит все вечера на цветочном поплавке, в обществе одной китаяночки, носившей претенциозное имя «Звезда Дыма». Он являлся туда в 11 часов, выполнял то, что ему надлежало, а затем возвращался ко мне, в довольно плачевном состоянии, к четырем часам утра.

При помощи одного весельчака — французского вице-консула, который ухаживал за мной, я подкупила китаянку — капитаншу поплавка и часа в два дня перебралась туда со всем своим скарбом — одна. Вице-консул, тревожась за последствия приключения, изменил мне в последнюю минуту.

Я часто бывала в подобных местах. Но все они наводят самую горькую, тяжелую тоску. Наиболее богатые напоминают зажиточный буржуазный дом, заставляющий горько сожалеть о семейном счастье. Такое отвращение! И напротив, — ты себе представить не можешь всего очарования цветочного поплавка. Там, вместе с тяжелыми ароматами духов, вдыхаешь в себя какую-то свежесть весеннего ветерка, порхающего по зеленым травам. А тишина — ты представляешь себе? А глухой плеск волн широкой реки, неутомимо катящей в ночи свои струи! Женщины эти никогда не разговаривают. Они неподвижны, как идолы, и многие мужчины — далеко не монахи — говорили мне, что проводили возле них целые часы в одном только созерцании.

Целый день я просидела, запершись в каюте Звезды Дыма. Моя новая подруга пригласила одну из своих товарок. Они провели со мной часа четыре, занятые тем, чтобы изменить мой облик. Захваченные мною с собой подвески и шелка не пригодились. У Звезды Дыма нашлись получше. Она их мне одолжила. Когда мы с этим покончили, я посмотрелась в зеркало и была совершенно поражена и очень довольна, так как совсем не узнавала самое себя. Хотелось бы мне, чтоб ты видел трагическую маску, в какую превратилось мое лицо. Китаянка разрисовала мне карандашом брови, сантиметра на два выше моих собственных, почти посередине лба. На моем бледном, как у Пьеро, лице — губы, ноздри были похожи на какие-то маленькие кровоточащие ранки. Сперва мы хохотали как безумные. Потом, сев на пятки, они самым серьезным образом принялись учить меня бесстрастности.

В семь часов мы поужинали принесенными мною лакомствами, затем я дала Звезде Дыма десять таэлей и сказала ей: «Уходи теперь к своей матери. Ты в отпуску. На эту ночь хозяйкой здесь буду я».