Александр Быков - Стылый ветер

— Да даже если и завтра, мне уже это будет не надо. Пойми, дурья башка, я сегодня ее продаю.

— Лавка твоя завтра сгорит что ли, что ты так торопишься?

— Почти... Ну так что, Альберт? Не томи.

— Нет, ты мне расскажи все начистоту. Я должен знать, почему ты продаешь лавку так скоро и так неожиданно.

— Ты что, не доверяешь мне, что ли?

— Пойми, дружище. Сейчас такое время, что я бы и у родного отца спросил, если бы он вдруг так решения менял.

— Ну хорошо. Тебе одному я по секрету откроюсь. — Трухзес тяжко вздохнул, мысленно подмигнув сам себе. — У меня есть родственник. В Бадене. Дядя моей покойной жены. Он, понимаешь ли, очень богат. И бездетен. Ты чувствуешь, куда я клоню?

— Наследство?

— Да, Альберт. Такое наследство, что... Но это уже не твое дело. Ты уж прости, но сейчас время такое...

— Конечно, дружище. Я понимаю... Но при чем здесь твоя лавка?

— Пойми. Мне сейчас нужно отлучиться. Уехать. Пришло письмо — бедняга болен и боится, что долго не протянет. Без меня эти его содержанки растащат наследство, а там одного серебра… Я бы оставил лавку на приказчика...

— Ну?

— Что ну?.. Ты же мне сам тогда говорил... Он ворует!

— Но ты мне не верил!

— Поверишь тут... Стал я за ним наблюдать и...

— Что?

— Ты не выгоняй его. Пользы от него куда больше, чем он украдет. Парень шустрый... Но если я уеду, оставив все на него... Ох, растащит он лавку. Шустрый парень, я ж тебе говорю. А деньги эти, за лавку, мне сейчас ой как нужны. Не знаю, что дядюшка там в завещании своем указал, но боюсь, что, если он до моего приезда помрет, придется ходить по судам, чтоб законное, свое получить... Ну так что, Альберт? Поможешь мне, как старому другу? Другому бы я за такую цену ни за что не продал. Не оставь, присмотри за торговлей. Тебе одному я могу свою лавку доверить. Если повезет и мой дядюшка быстро того... Я ж в Граце привык. На черта мне Баден?.. Ну?

— Шесть тысяч. Больше у меня все равно нет, — произнес Альберт, довольно щурясь.

— Это куда ж ты две тыщи за месяц потратил?.. Нехорошо. Ох, нехорошо наживаться на чужом горе.

— Каком, к черту, горе? Разве это горе — наследство?

— Горе. Дядюшка мой умирает... Вдруг не хватит мне этих двух тысяч на взятки суду? Останусь тогда один, с голым задом. А тебе — гореть за это в аду.

— Да пропади ты со своей лавкой! До смерти она мне не нужна.

— Ах, не нужна?

— Да. Не нужна.

— Ну ладно. Пусть мне будет хуже. Пойду к Овербаху.

— Шесть с половиной.

— Это смешно.

— Хорошо. Семь, кровопийца.

— А если мне той тыщи на взятки не хватит?

— Нет, это невыносимо...

— Побойся бога! В Бадене жадные судьи.

— Это немыслимо. Получать наследство и торговаться из-за каждого гульдена!

— А если дядя сбрендил на старости лет и отписал все этой своей Ангелине?.. Тогда я пойду по миру, а ты будешь гореть в аду из-за каких-то пятисот гульденов.

— Разве я сказал «семь с половиной»?

— Еще нет, но ты к этому близок.

— Ну хорошо. Хорошо, пусть так, но ни гульденом больше.

— Так я пойду к Овербаху?.. Пусть он еврейская сволочь, пусть даже мой конкурент, но он сумеет понять мое горе.

— Трухзес, это же глупо. Он купит лавку, чтобы ее закрыть!

— А я останусь в Бадене. Зачем мне Грац, когда тут такие друзья?.. Все равно все пропадет без хозяйской руки.

— Ты что? Мне не веришь? Думаешь, я дам твоему приказчику все развалить? Да пропади пропадом эти твои восемь тысяч!

— Ты то есть согласен?

— Согласен. — Альберт выдохнул и устало плюхнулся в кресло...

Когда, оформив купчую, заверив сделку у нотариуса и получив свои восемь тысяч гульденов, Трухзес ушел, Альберт вытер со лба пот:

— Теперь я понимаю, почему Трухзесу в торговле готовым платьем удалось потеснить Овербаха... Ладно. Месяц торговаться буду, но Овербах купит у меня лавку за одиннадцать тысяч. Три тыщи я наметил, так три с этой сделки и получу. А там — пусть закрывает ее или пусть дальше торгует. Мое дело — прибыль, а не готовое платье.

Трухзес Фихтенгольц возвращаться в свою лавку не стал. Вместо этого он шмыгнул куда-то в подворотню и изменился почти до неузнаваемости, переодевшись в простую крестьянскую одежду. Затем, спрятав под плащом кошель с золотом, пистоль и длинный разделочный нож, он не торопясь пустился в дорогу. Было у него на примете несколько мест вдали от столбовых дорог. С чистым альпийским воздухом и спокойными соседями. Уж очень его напугали эти два ухаря с пистолями и жутким южным акцентом. А там, в тихом домике среди альпийских лугов, его не достанут ни Генеральная Консистория, ни этот гениальный безумец Цебеш, про которого ему пришлось-таки кое-что рассказать тем двоим.

«Что тут еще можно сделать? Обыск в лавке не дал почти ничего. Пепел от сожженных писем, какие-то обрывки, бухгалтерия этого Фихтенгольца. Ладно. Все равно придется во всем этом разбираться. Задержали всех служащих лавки, привратника и нескольких подмастерьев из имевших контакт со Стариком и Марией, пока они жили в школе масонов... Верховного Мастера мне арестовать не дадут. Магистрат уперся. Не сражаться же мне теперь с городской стражей! Хорошо, если Мастер явится ко мне для дачи показаний... Явится. Пригрожу, что отдам Трибуналу нескольких его учеников, — прибежит... Хозяин лавки, Трухзес, канул куда-то. Словно кто предупредил их всех. Кто?.. Первые сведения о задержанных уже поступают. И что еще интересно — албанцы. Откуда они на мою голову? Что у них общего с Цебешем? Связные? И тоже пропали. Уехали в этот же день.

Стоп! Это те трое, на телеге... Красные кафтаны, смуглые лица. Четверка лошадей. Наверное, та самая четверка, еще с кареты коменданта Дранга... Почему этот Старик все время уходит от меня, просачивается, словно вода между пальцев?

Ладно. Мне нужен специалист по шифрам. Может, по тем обрывкам от писем хоть что-то можно восстановить... А остальное, как всегда, через заплечных дел мастеров».

Хорват в сердцах стукнул кулаком по столу.

В доме, хозяин которого приютил их на ночлег, было довольно уютно: камин, меловая побелка, оленьи рога на стене. Цебеш пил горячее молоко и мечтательно смотрел в окно, на вынырнувшую из облаков луну.

— Двадцать первого будет полнолуние... Времени пропасть... Как думаешь, хозяин, кто победит в этой войне?

— Наши победят. — Хозяин, местный помещик, полный господин с бакенбардами, пил теплое пиво и недоверчиво оглядывал луну, Цебеша, Ольгу и горящие дрова в камине. Он пустил их на ночлег не столько по доброте, сколько из-за денег. Старик обещал ему за ночлег и еду четыре флорина.

— А кто это, наши? — не унимался Старик.

— А вот, кто победит, те и наши. Уж так повелось. Не мое это дело решать, кто там наши, кто нет.

— Стало быть, вам все равно? — удивился Старик.