Александр Дюма - Олимпия Клевская

Олимпия, как мы сказали, репетировала свою роль. Каталонка, мелькая за кулисами, дразнила то одного, то другого.

Баньер двинулся прямиком к ней и взял ее за руки.

Он был красив в этот день: к его естественной красоте прибавилось то особое оживление, что вспыхивает в чертах как женщин, так и мужчин от какой-либо истинно воодушевляющей их идеи, будь то даже замысел нанести урон ближнему своему.

Баньер начал любезничать с Каталонкой, да так, что вскоре ей уже пришлось защищаться от его напористых ухаживаний.

Сначала она не только уклонялась от них, но при появлении Баньера даже испытала чувство, похожее на испуг.

Совесть укоряла ее за то, что она погубила этого человека.

Ей казалось, что она видит перед собой приговоренного, который ходит, говорит, смеется, не зная о своем приговоре.

К тому же, может быть, ее ранило пренебрежение актера, длившееся так долго.

Но Баньер, казалось, ничего не заметил. Он был неутомим в попытках снискать благосклонность Каталонки, вызвать у нее улыбку. И насколько же велики возможности у мстительности, что в нем даже пробудилось странное вдохновение обольстителя, прежде ему неведомое.

Со своей стороны Каталонка не блистала проницательностью; притом по своей натуре она не была злой.

Она бы очень любила Баньера, если бы Баньер полюбил ее.

Как нам известно, она проявляла к нему, по меньшей мере, столько же нежности, сколько бесчувственности этот новый Иосиф проявил по отношению к ней.

Ей казалось странным, что жестокий гордец возвратился к ней именно теперь, когда она навсегда порвала с ним.

Сколь ни мало женщины склонны к философствованию, самая низменная из них сохраняет немного той душевной тонкости, что стоит сути, извлеченной из всех самых толстых трактатов по психологии.

Итак, она, как было сказано выше, вначале обошлась с Баньером сурово; потом, видя, что он проявляет настойчивость, все же позволила ему говорить, хоть и продолжала держаться настороженно.

В первую минуту у нее возникло смутное предположение: Баньер пытается что-то у нее выведать. Но от этой мысли ей пришлось тотчас отказаться: заподозри молодой человек неладное, он постарался бы избежать надвигающейся опасности, не выжидая и не пускаясь в нежности.

Нет, Баньер не знал ничего: он вернулся, привлеченный исключительно чарами ее прекрасных глаз, обаянием ее красоты.

Конечно, он несколько запоздал, однако же час ее торжества пробил. Страсть отражалась в каждом взгляде Баньера, любым своим жестом он как бы извинялся за прежнюю холодность.

Его маневр ни от кого не укрылся, в том числе от Олимпии. Несколько раз Баньер прерывал течение репетиции взрывами громкого смеха, навлекавшими на нарушителей сначала строгие, потом и нетерпеливые «Тсс!» мадемуазель де Клев.

Парочка удалилась в темный уголок, и было слышно, как они там перешептываются, — пытка, нестерпимая для ревнивого сердца.

Но Олимпия мужественно заставила себя притвориться, будто не замечает неподобающего поведения Баньера.

Что касается Каталонки, то она потихоньку отдалась удовольствию наблюдать, как за ней ухаживает этот перебежчик на театре любовных действий.

После репетиции Олимпия удалилась, Баньер же сделал вид, что не заметил этого.

Она возвратилась домой одна, ее никто не провожал.

А Каталонке было очень приятно причинить сопернице такую боль.

Вечером Баньер опять отправился в театр; Олимпия же в этот день не играла.

Увидев, что он уходит, она нахмурилась, но ничего не сказала.

Однако ее гнев возобладал над чувством собственного достоинства: она пришла на вечеринку, которую актеры устраивали на сцене, где Баньер, рассчитывая, что Олимпия появится здесь, все галантнее увивался вокруг Каталонки, чья игра в тот вечер была так же прелестна, как и ее наряд.

Баньер уже совершенно завоевал ее своим усердием поклонника, и она стала упрекать себя, что по ее вине этот бедняжка лишится свободы именно теперь, когда он влюбился в нее.

Ведь таким образом она воздвигла преграду своему собственному благу, а это, как заметит позже один великий дипломат, более чем преступление, — это ошибка.

Когда она увидела, что Олимпия, против обыкновения, явилась на театральную вечеринку, и поняла, что эта надменная Олимпия готова выйти на ристалище, чтобы отвоевать у нее своего любовника, Каталонка почувствовала, что ее обуревает дикая жажда победы.

Она выбрала минуту, когда Олимпия как раз окидывала их обоих мрачным взглядом, и спросила молодого человека:

— Так вы сказали, что находите меня красивой?

— Да.

— И что вы меня любите?

— Пламенно.

— И что раскаиваетесь, зачем не сказали мне этого раньше?

— Я говорил это и повторяю.

— Значит, я должна забыть, каким вы были неблагодарным и невнимательным?

— Забудьте об этом, прошу вас.

— Стало быть, вы хотите, чтобы я вас простила?

— Простите!

— Хорошо же! Чтобы вы не думали, что я буду вертеться, как флюгер, при одном дуновении вашего каприза, чтобы вы поняли, что моя привязанность искренна, глубока, запомните это, куда глубже и искреннее, чем иные страсти, которые выставляют напоказ…

Тут она метнула злобный взгляд в сторону Олимпии.

Баньер содрогнулся.

— Чтобы доказать вам это, — продолжала Каталонка, — я прошу вас прийти и поужинать со мной. Нам с вами надо поговорить о весьма серьезных вещах!

— Странный прием, — заметил Баньер, пытаясь обратить все в шутку, — странное приглашение! Вы зовете меня поужинать так, будто угрожаете.

— А вы взгляните на эти два орудийных ствола, под огнем которых я говорю с вами.

«Бедная Олимпия!» — подумал Баньер. И он отступил на шаг.

— Так вы согласны, не правда ли? — спросила Каталонка.

— Согласен ли я?!

— О, но я же вас знаю. Мне известно, какую власть кое-кто имеет над вами; я знаю, вы даже на такое неприличие пойдете, как пренебречь приглашением, лишь бы не рассердить кое-кого, кто нагнал на вас страху.

— Вот вам мое слово и моя рука, — отвечал Баньер.

— В десять часов, — сказала Каталонка.

— В десять часов, — повторил он.

Он не успел договорить: Олимпия метнулась молнией и встала между ними.

Баньер в замешательстве скрылся среди кулис.

Каталонка сжала кулаки с видом женщины, готовой постоять за себя. Олимпия, бледная и холодная, бросив мимолетный презрительный взгляд на Баньера, принялась мерить соперницу взглядом с головы до ног.

— У вас красивый наряд, — произнесла она нежным голосом, — и вы в этот вечер обворожительно-прекрасны.

Каталонка, ожидавшая брани и нападок, застыла в смущении.

— Вы находите? — пролепетала она.

— Вы так хороши собой, — продолжала Олимпия, — что можете внушать зависть женщинам и любовь — мужчинам. Я сильно подозреваю, что и мой возлюбленный проникся любовью к вам; но так как я не хочу ревновать, прошу вас ответить мне со всей искренностью, в самом ли деле он вас полюбил. О, скажите мне это, скажите без утайки: я нахожу вас достаточно красивой, чтобы не удивиться, если окажется, что вы завладели остатками моей привязанности.