Александр Дюма - Олимпия Клевская

Жесточайшую из всех мук причиняли ему подозрения и ревность.

Он предполагал, что был ввергнут в заточение по доносу Олимпии. Подозревал он ее и в том, что она назначила свидание драгунскому полковнику.

К тому же, продолжая после этой встречи свой путь под конвоем стражников, он слышал, как они говорили, что тот полковник не кто иной, как г-н де Майи.

Нетрудно вообразить его гнев и ревнивую недоверчивость.

Именно в таком настроении он услышал весть о приходе Олимпии.

Но следует сказать, что при виде ее он кинулся навстречу с безумным восторгом, который она тотчас умерила, ибо вооружилась для этого визита не только всем присущим ей собственным достоинством, но и ледяной холодностью.

— Ах! — сказал Баньер. — Вот и вы наконец!

— Вы меня не ждали?

— Я не думал, мадемуазель, что вы, столкнув меня в эту пропасть, еще найдете в себе смелость явиться сюда и оскорблять меня.

— Не нужно бесполезных фраз, господин Баньер. В этом мире не стоит играть с бедой.

— О! Вы мне очень помогли проиграть эту партию!

— Что вы имеете в виду?

— Не правда ли, ведь это вам я обязан тем, что угодил в тюрьму?

— Если это упрек в том, что, полюбив меня, вы пренебрегли своим прежним званием, вы правы: меня можно назвать виновницей вашего заточения.

— Я говорил о другом: я любил вас, а вы на меня донесли — вот что я хочу сказать.

— О! На подобную низость, вы это прекрасно знаете, я неспособна.

— И тот драгунский полковник, что искал вас вчера и, несомненно, нашел, он тоже неспособен на такое?

Олимпия побледнела: она хотя и ждала этого выпада, но чувствовала, что довольно слабо от него защищена.

— Вы видели господина де Майи, не так ли? — спросила она, и голос ее дрогнул от жалости.

Баньер принял это болезненное проявление чувства за раскаяние или страх.

— Что ж, вот вы и уличены! — сказал он. — Теперь вполне доказано, что вы со своим прежним любовником устроили заговор, чтобы меня погубить.

— Это настолько далеко от истины, господин Баньер, что я пришла сюда от имени полковника де Майи, чтобы принести вам свободу.

— Свободу? Мне? — вскричал изумленный юноша.

— Вы взяты по требованию иезуитов, они имеют на вас права. Так вот, господин де Майи придумал предложить вам подписать контракт о поступлении в его полк. Таким образом права на вас перейдут к королю, он в свою очередь предъявит их, и это поможет вызволить вас отсюда.

— Куда как великодушно! — с иронией вставил Баньер.

— Напрасно вы отзываетесь о добром поступке в столь язвительном тоне, ведь господин де Майи был властен не оказывать вам такой поддержки.

— А! Так вы его защищаете от меня! По-вашему, его благородство значит больше, чем мое несчастье?

— Ваше несчастье, господин Баньер, вами заслужено, — сурово отвечала Олимпия. — Но сейчас не время для обвинений. Контракт, что спасет вас от иезуитов, то есть от вечного заточения и духовного звания, которое столь мало вам подходит, этот контракт — вот он, еще без подписи. Угодно вам ее поставить?

— Прежде всего скажите, как вы намерены поступить со мной. В ваших словах слышится некая решительность, которая меня удивляет. Объясните мне…

— Пока вы не подпишете эту бумагу, не будет никаких объяснений.

— Но между тем для меня невозможно принять милость от человека, которого, может быть, вы еще любите.

— Господин Баньер, это вас совершенно не касается; сначала подпишитесь!

— Да какая вам корысть толкать меня на это?

— Моя корысть в том, чтобы вас спасти, чтобы доказать, что не я подстроила ваш арест, коль скоро я пришла, чтобы открыть вам двери. Подписывайте!

Баньер взял перо, протянутое Олимпией: она все подготовила заранее. Он подписал спасительный контракт не читая.

Дав чернилам просохнуть, она сложила бумагу и спрятала ее в карман.

— А теперь, — промолвил он, целуя руку Олимпии, — скажите мне, что вы меня по-прежнему любите.

Но она, не отвечая, продолжала:

— С этим контрактом господин де Майи потребует вас выпустить сегодня. Вы выйдете на свободу уже в четыре часа дня: этот срок — в точности тот, что потребуется, чтобы принять нужные меры и исполнить необходимые формальности.

— Вы мне не ответили, Олимпия, — с нежностью прервал ее слова Баньер. — Я спросил, любите ли вы меня по-прежнему.

— И не беспокойтесь, если произойдет некоторая задержка, — тем же непреклонным тоном продолжала мадемуазель де Клев. — Официал попытается не выпустить из рук свою добычу, однако господин де Майи решился действовать как облеченный властью.

— Олимпия! — снова, уже с большей силой прервал ее Баньер.

— Я также подумала, — она, казалось, не замечала, как узнику не терпится придать беседе иное направление, — что вам здесь должно быть не по себе без всякой поддержки и опоры. Я принесла вам денег, чтобы, выйдя на свободу, вы тотчас могли обрести необходимую солдату уверенность и соответственно экипироваться.

— Ну же, Олимпия, — взмолился доведенный до крайности Баньер, — вы что, не хотите мне ответить? Я спрашиваю вас: вы по-прежнему любите меня?

— Мне в самом деле не хочется вам отвечать, господин Баньер.

— Но ведь я хочу, чтобы вы ответили!

— Тогда я скажу вам то, что думаю, прямо. Нет, господин Баньер, я больше вас не люблю.

— Вы меня разлюбили! — воскликнул Баньер, приходя в ужас от ее слов и особенно от тона, каким они были произнесены.

— Да, — подтвердила она.

— Но почему? — пролепетал несчастный.

— Потому что позолоченные узы этой любви распались. Вы их истрепали по ниточке, а прежде чем истрепать, сделали тусклыми, обесцветили, загрязнили. А ведь для женщины иллюзия — главная опора любви. Вы же обманывали меня, потом принялись высмеивать, а там дошли и до грубостей. Я не могла более сохранять иллюзии, следовательно, и любовь ушла.

— Олимпия! — простонал Баньер, падая к ее ногам. — Клянусь, что никогда вас не обманывал!

— Я вам не верю!

— Клянусь жизнью, Олимпия, жизнью своей и вашей, что не давал Каталонке вашего кольца.

— Я вам не верю.

— Послушайте, Олимпия, раз я выйду на свободу и смогу действовать, все разрешится очень просто. Если Каталонка является или прежде была моей любовницей, то ее на это должно было толкнуть какое-то чувство, не правда ли? Это был каприз, желание или слабость. Она меня завлекала или я ее упрашивал. В любом случае ложь не в интересах ее самолюбия. Я прошу вас пойти к ней вместе со мной, и она расскажет обо всем, что было между нами; если она подтвердит, что я был ее любовником, что я дал ей ваш перстень, тогда делайте со мной что хотите. Убейте… нет — хуже того — покиньте меня!

Несчастный произнес эти слова с такой силой, так искренне, он вложил в них столько души и любви и рухнул к ногам Олимпии в таком глубоком отчаянии и в такой смертельной тревоге, что она была тронута, и он это заметил.