Александр Дюма - Царица Сладострастия

— О, бедный граф ди Верруа! Кому это пришла в голову глупость женить его на этой девчонке?

Слово «девчонка» меня так обидело, что я заплакала от досады, прикрывшись веером.

— Э-э! — подхватил аббат делла Скалья, также услышавший замечания герцога. — Девчонка может вырасти; не забудьте, что в ее жилах течет кровь д'Альберов, Шеврёзов и Лонгвилей.

Аббат делла Скалья уже ощущал в себе первые искры роковой любви, впоследствии заставившей его преследовать меня с таким упорством. Он мне не нравился, и его высказывание, вместо того чтобы успокоить меня, лишь усилило мою досаду.

О загадки сердца! Все немило, что произносит ненавистный язык, и все прекрасно, что слетает с любимых уст!

Недалеко от Турина находится небольшой город Кивассо.

Название этого городка не раз промелькнет в этих мемуарах в связи с мрачными и ужасными событиями, о которых мы уже упоминали в начале книги; несколько членов семьи Мариани были их героями или их жертвами.

Однако пока еще не пришло время для рассказа о кровавой драме. Пока еще речь идет об одном из тех незначительных происшествий, что случались в нашем кругу по вине аббата делла Скалья, этого небескорыстного исполнителя воли моей свекрови, преследовавшего одну-единственную цель.

Посреди Кивассо расположен монастырь капуцинов. Живущие в нем монахи дали обет бедности, что не мешало герцогам Савойским и многим синьорам умножать богатства обители всяческими подношениями. Эти капуцины живут в роскоши и довольстве. Простые люди, однако, считают их бедными, ибо каждое утро некий брат Луиджи, сборщик подаяний, человек умный, хитрый и деятельный, в грязном тряпье и с сумой за плечами выходит из ворот монастыря, чтобы просить милостыню у верующих. Такой порядок сбора милостыни чаше всего лишь предлог, позволяющий плести самые разные интриги и вместе с тем укреплять у верующих набожность и склонность к самопожертвованию.

Луиджи — младший отпрыск одного добропорядочного пьемонтского рода. Неудовлетворенное честолюбие подтолкнуло его к вступлению в монашеский орден. И тогда в альковно-будуарных кознях проявился беспокойный и дерзкий нрав, каким его наделила судьба.

Мне неизвестно, при каких обстоятельствах он познакомился с аббатом делла Скалья. Достаточно сказать, что между ними сложились довольно близкие отношения. Эти, двое были действительно созданы для того, чтобы понимать друг друга.

Вскоре после того как я приехала в Турин, речь зашла о том, чтобы выбрать для меня духовного наставника; аббат делла Скалья пожелал возложить на себя заботу об этом выборе.

Дело это очень деликатное, ведь в то время в Пьемонте духовник легко обретал власть над сердцем молодой женщины.

Мне, как уже говорилось, едва исполнилось четырнадцать лет. Аббат опасался моей неопытности и не хотел подчинять мою душу чьему-то абсолютному влиянию, полностью исключающему его собственное.

Он руководил моей свекровью и захотел играть ту же роль при мне.

У аббата была своя цель.

Он велел заложить карету и поехал в монастырь Кивассо, где попросил о встрече с монахом, собирающим подаяние. Едва он назвал свое имя, его тут же с величайшим почтением пропустили.

Келья брата Луиджи выглядела странно. Она была похожа на лабораторию, заваленную необычного вида ретортами и колбами. Подозревали, что Луиджи занимается поисками философского камня. Не думаю, что ему когда-либо удалось добыть золото. Но если в чем и нет сомнений, то это в том, что он умел изготавливать множество эликсиров — и чудодейственных и ужасных. Эти снадобья возвращали здоровье, красоту (по крайней мере, так говорили), продлевали молодость, жизнь, когда угодно вызывали сон, а порой обрекали на медленную или мгновенную смерть.

Не припомню, какие травы обрабатывал Луиджи, чтобы извлечь из них драгоценную вытяжку, в ту минуту, когда к нему вошел аббат делла Скалья.

Монах, обычно высокомерный, смирил свою гордость и даже стал заискивать перед дядей моего мужа.

— Вы здесь, господин аббат?

— Тебя это удивляет?

— Да, ведь если вы пришли в эту бедную келью, значит, либо я нуждаюсь в вас, либо…

— … либо я нуждаюсь в тебе.

— Вы сами это сказали.

— Так вот, ты мне нужен.

— О! — произнес Луиджи с еле заметной улыбкой.

— Ты, конечно, не забыл, что я спас тебе жизнь.

— Да, я был молод, мною владели страсти… страсти, которых я не мог сдержать! Я любил женщину, она меня обманула, и я убил ее.

— Но благодаря мне было удостоверено, что это не преступление, а самоубийство.

— Да, клянусь честью, я обязан вам жизнью! Позднее я опять полюбил: она была знатная дама, а я бедный дворянин. Она вышла замуж за вельможу. Я хотел покончить с собой. Но поразмыслив, я выбрал кажущуюся смерть и реальную жизнь.

При последних двух словах во взгляде монаха промелькнул странный огонек.

— Да, да, Луиджи; вступление в орден люди называют смертью в миру, дураки! Они не знают, что под рясой капуцина таятся все мирские соблазны, и они обретаются там в полнейшей безопасности и в полнейшем спокойствии.

— Может быть!.. — заметил монах с сомнением в голосе. — Так что же я могу сделать для вас?

— Я прошу о трех услугах.

— Первая?

— Не можешь ли ты из множества приготовленных тобой таинственных эликсиров выбрать для меня тот, что за несколько дней может обезобразить самое красивое лицо?

Капуцин улыбнулся.

— Вы часто бываете при дворе, господин аббат? — спросил он.

— Моя семья занимает там самые видные должности.

— Ну что ж, в праздничный день вглядитесь хорошенько в красивые лица, искрящиеся молодостью, утонченностью, чистотой линий, в ослепительную белизну бархатной кожи, одухотворенность и кокетство женщины, сознающей свою красоту и неотразимость, и скажите себе: «Монах Луиджи смог бы придать этим чертам самую отвратительную личину».

Делла Скалья вздрогнул.

— О! Ничего не бойтесь! Здесь, в этих хрустальных сосудах живут все ужасы, которые могут быть исторгнуты из ада. Судьба отравила мое сердце ядом, для которого нет противоядия: я так же силен, как рок, и под этой рясой, открывающей передо мной все двери, я храню яды для души, а в этих растениях, которые я подвергаю обработке, в этих минеральных и животных соках, которые я готовлю, содержатся яды для тела, и против них бессильны все средства обыкновенной науки.

Луиджи произнес эти слова так энергично и с такой затаенной злобой, что делла Скалья едва не ужаснулся. На секунду он просто растерялся.

Монах воспринял его молчание как недоверие.

— Вы сомневаетесь? — спросил он с горькой усмешкой. — Тогда послушайте одну историю. Она случилась со мной; вы достаточно осведомлены о событиях моей жизни, и я не собираюсь скрывать от вас то, о чем вы еще не знаете.