Александр Дюма - Парижские могикане. Том 2

Как только вновь прибывшие вошли в дом, двое гуляющих снова пустились в путь, встретились и обменялись еще одним словом:

— Десять.

За два часа, то есть с половины девятого до половины одиннадцатого, четверо немногословных гуляющих насчитали шестьдесят человек, подходивших к дому небольшими группами по двое, трое, четверо, пятеро, но не больше чем по шести человек.

Было без четверти одиннадцать, когда любитель музыки, напевавший каватину из «Жоконда», запел большую арию из «Дезертира»:

Я наконец могу вздохнуть свободно…

Новый Эллевиу едва успел дойти до четвертой строфы, как к нему по Почтовой улице — со стороны Виноградного тупика и со стороны улицы Говорящего колодца — подошли семеро человек; он обратился к ним с вопросом:

— Сколько их было?

— Шестьдесят, — без запинки отвечали те.

— Все верно, — подтвердил певец и, как генерал, отдающий приказ, прибавил: — Всем слушать!

Те, к кому этот приказ относился, молча подошли ближе.

Человек в коричневом рединготе продолжал:

— Ты, Мотылек, встанешь за дом; Карманьоль следит за правым крылом; Ветрогон будет сторожить у левого крыла. Овсюг и остальные будут при мне. Вы внимательно осмотрели окрестности?

— Да, — ответили все семеро в один голос.

— Оружие у всех есть?

— Так точно.

— Все готовы?

— Готовы на все.

— Ты знаешь, что должен делать, Карманьоль?

— Да, — прозвучал голос провансальца.

— А ты, Ветрогон, получил инструкции?

— Да, — прозвучал голос нормандца.

— Кирка при тебе, Карманьоль?

— При мне.

— Скобы у тебя, Ветрогон?

— У меня.

— Тогда расходимся на время — за дело, да поживее!

Три человека исчезли в одно мгновение: Мотылек и Ветрогон недаром носили свои клички, а Карманьоль не взял ее только потому, что гордился своей фамилией.

— А мы с тобой, Овсюг, — продолжал командир небольшого отряда, — погуляем как добрые друзья и поболтаем словно мирные горожане.

И любитель природы, он же певец, он же человек, жаждавший поболтать, словно мирный горожанин, зачерпнул щепотку табаку из табакерки в стиле рококо, протер очки кончиком шейного платка, снова осторожно водрузил их на нос, сунул руки в карманы касторового редингота и двинулся в обход.

Прогулка продолжалась недолго. Командир отряда свернул на улицу Говорящего колодца, встал так, чтобы не терять из виду таинственный дом, знаком приказал своим подчиненным рассредоточиться и укрыться неподалеку, а при себе оставил только одного из своих спутников: длинного, тощего, бледного, косоглазого — настоящий скелет хорька с головой Базиля.

— Теперь дело за нами, а, Овсюг?

— Приказывайте, господин Жакаль, — откликнулся полицейский.

— Это ты раскрыл заговор, — продолжал г-н Жакаль, — и будет справедливо, если именно тебе я поручу собрать все сливки с этого дела. Как же ты пронюхал-то? Расскажи, только покороче!

— Дело было так, господин Жакаль. Как вы, должно быть, знаете, я всегда исповедовал религиозные принципы.

— Нет, этого я не знал.

— Ох, сударь, значит, я понапрасну терял время?

— Нет, раз ты кое-что обнаружил… Что именно? Этого я пока не знаю. Но само собой разумеется, что шестьдесят человек не будут собираться на Почтовой улице в одном и том же доме из-за ерунды!

— Однако я в отчаянии: неужели вы не поверите в мои религиозные принципы, господин инспектор?

— Иди ты к черту со своими принципами!

— Но, господин Жакаль…

— Какое отношение они имеют, я тебя спрашиваю, к интересующему нас делу?

Господин Жакаль поднял очки и внимательно посмотрел на собеседника.

— Как это какое, господин Жакаль?! — заметил Овсюг. — Ведь именно мои религиозные принципы и навели меня на это дело!

— Раз так, расскажи о них в двух словах, но не больше!

— Прежде всего, господин Жакаль, я стараюсь знакомиться только с приличными людьми.

— Это непросто, учитывая род твоих занятий; впрочем, рассказывай дальше.

— Я подружился с одной женщиной, сдающей внаем стулья в церкви святого Иакова-Высокий порог.

— В основе вашей дружбы лежит, разумеется, вера?

— Конечно, господин Жакаль!

Господин Жакаль засунул в нос табак с остервенением, всем своим видом показывая, что только его положение заставляет его делать вид, будто он верит в то, что на самом деле представляется ему выдумкой.

— А эта моя знакомая живет в Виноградном тупике, в том доме, куда только что вошел Карманьоль…

— Да, знаю, во втором этаже.

— Знаете, господин Жакаль?

— И это, и многое другое! Так ты говоришь, комната Барбетты находится во втором этаже?

— Вам известно, как зовут мою знакомую, господин Жакаль?

— Я знаю всех парижанок, сдающих стулья внаем, независимо от того, занимаются они этим на Гентском бульваре, на Елисейских полях или в церквах. Ну-ну, что же дальше? Продолжай!

— В один прекрасный день или, вернее, вечер Барбетта молилась, как вдруг услышала за стеной своего алькова неясные голоса и поспешные шаги; шум доносился вроде бы из соседнего дома и продолжался от половины девятого до половины одиннадцатого. Когда я зашел к ней около одиннадцати, она сказала, что ей почудилось, будто за стеной прошел целый полк. Я не хотел ей верить, приписывая ее рассказ одной из восторженных грез, посещающих ее в некоторые дни…

— Дальше, дальше, — презрительно бросил г-н Жакаль.

— Но однажды вечером, — продолжал Овсюг, — мне удалось выяснить все это лично.

— Ну-ка, ну-ка!

— Я пришел раньше чем всегда, потому что в этот день был свободен от дежурства, и встал на молитву вместе с Барбеттой — она женщина что надо, — как вдруг услышал странный шум, который она довольно точно определила, сравнив его с шагами марширующего полка. Ни слова ей не говоря, я после молитвы спустился вниз, чтобы осмотреть дом, имевший общую стену с домом Барбетты. Заглянул в окно — света нет; прижался ухом к двери — ни шороха. Назавтра я устроился в засаде на этом самом месте и просидел с восьми до десяти часов, но так ничего и не увидел. На следующий день — опять ничего. Только через две недели я приметил — это было ровно две недели тому назад, — что шестьдесят человек, как я имел честь вам докладывать, входили подвое, четверо, шестеро, и продолжалось это два часа, точь-в-точь как сегодня вечером.

— Что ты сам думаешь об этом, Овсюг?

— Я?

— Ну да! Не может быть, чтобы ты не составил себе мнения, даже если оно ошибочно и нелепо, о том, что происходит в этом доме.

— Клянусь вам, господин Жакаль…

Господин Жакаль снова приподнял очки и пристально посмотрел Овсюгу в глаза.

— А теперь, Овсюг, объясни мне, — спросил начальник полиции, — почему на прошлой неделе ты с воодушевлением рассказывал мне о своем открытии, и почему вот уже три дня как ты противишься слежке с таким упорством, что не тебя, а Карманьоля я послал в засаду к Барбетте.