Александр Дюма - Сан-Феличе. Книга первая

Слово «ознакомиться» сильно встревожило молодых людей: они почти в равной степени и желали и боялись приезда сэра Уильяма. Вдруг он появился у них, не предупредив о своем прибытии. Гамильтон уже неделю находился в Лондоне и все это время наводил справки о племяннике, а те, к кому он обращался, не преминули сказать ему, что причиною бедности и расстройства дел молодого человека является публичная женщина, от которой у него трое детей.

Эмма удалилась в свою комнату, оставив возлюбленного наедине с дядей, а тот предложил племяннику на выбор либо немедленно расстаться с Эммой Лайонной, либо отказаться от дядиного наследства, то есть от единственного шанса поправить свои денежные дела.

После этого он удалился, дав Чарльзу три дня на размышления.

Теперь последней надеждой молодых людей стали чары Эммы; не кто иной, как она, должна была добиться от сэра Уильяма Гамильтона прощения ее возлюбленного, убедив старика в том, что племянник вполне его заслуживает.

Тут Эмма, отказавшись от туалетов, соответствующих ее новому положению, решила прибегнуть к одежде, какую носила в юности: к соломенной шляпе и платьицу из простого полотна; дело завершат ее слезы, улыбки, выражение лица, ласки и трогательный голос.

Появившись перед сэром Уильямом, Эмма бросилась ему в ноги; то ли благодаря удачно задуманному движению, то ли случайно ленты ее шляпы развязались, и прекрасные темно-русые волосы рассыпались по плечам.

В проявлениях скорби эта волшебница была неподражаема.

Престарелый археолог, доселе влюбленный лишь в афинские мраморы и статуи Великой Греции, впервые убеждался, что живая красота может взять верх над холодной и бледной красотой богинь Праксителя и Фидия. Любовь, которая казалась ему непонятной у племянника, вихрем ворвалась в его собственное сердце и так завладела им, что он и не пытался противостоять ей.

С долгами племянника, с низким происхождением Эммы, с ее предосудительной жизнью, ее всем известными победами, продажными ласками — со всем, вплоть до детей, явившихся плодом их любви, сэр Уильям примирился, поставив единственное условие: Эмма будет принадлежать ему.

Успех Эммы превзошел все ее ожидания. Но тут уж она решительно продиктовала условия. С Чарльзом ее связывало только данное им обещание жениться на ней; теперь она заявила, что приедет в Неаполь не иначе как в качестве законной супруги сэра Уильяма Гамильтона.

Сэр Уильям согласился и на это.

Красота Эммы произвела в Неаполе неотразимое впечатление: она не только изумляла — она покоряла.

У сэра Уильяма, выдающегося антиквара и минералога, посла Великобритании, молочного брата и друга Георга III, собиралось высшее общество Королевства обеих Сицилии: люди науки, политические деятели, художники. Эмме, натуре артистической, потребовалось немного времени, чтобы приобрести те немудреные познания в политике и науках, что были ей необходимы, и для всех посетителей гостиной сэра Уильяма суждения леди Гамильтон стали законом.

Но судьбе было угодно, чтобы торжество Эммы этим не ограничилось. Едва она была представлена ко двору, как королева Мария Каролина объявила ее своим ближайшим другом и неразлучной любимицей. Дочь Марии Терезии не только стала появляться на людях в обществе продажной женщины с Хеймаркета, кататься вместе с ней в одном экипаже по улице Толедо и набережной Кьяйа в одинаковых нарядах, но после вечеров, проведенных в самых томных и страстных позах, какие только изобрела античность, она нередко приказывала передать сэру Уильяму, весьма гордому такою милостью, что вернет ему свою подругу, без которой не может жить, лишь на следующее утро.

Вследствие стольких успехов у Эммы появилось множество завистников и врагов. Каролина знала, какие скандальные слухи порождает эта неожиданная и странная близость, но она была из числа тех женщин с твердым характером, которые встречают клевету и даже злословие с гордо поднятой головой, и всякому, кто искал благоволения королевы, приходилось угождать и Актону, ее любовнику, и Эмме Лайонне, ее фаворитке.

Всем известны события 1789 года, то есть взятие Бастилии и возвращение из Версаля Людовика XVI и Марии Антуанетты, драма 1793 года — их казнь; затем события 1796 — 1797 годов, то есть победы Бонапарта в Италии, потрясшие все троны и сокрушившие, пусть на время, самый древний и незыблемый из всех тронов: папский престол.

Мы видели, как в ходе этих событий, так страшно отразившихся на неаполитанском дворе, появился и возвысился Нельсон, защитник обветшавших монархий. Его победа при Абукире окрылила надежды королей, уже готовых было снять с себя колеблющиеся венцы. А Мария Каролина, женщина, жаждавшая богатства, власти, славы, во что бы то ни стало хотела сохранить свою корону. Поэтому неудивительно, что, пользуясь своим влиянием, она сказала леди Гамильтон, перед тем как представить ее Нельсону, сделавшемуся опорою деспотизма: «Этот человек должен принадлежать нам, а чтобы он принадлежал нам, ты должна принадлежать ему».

Трудно ли было леди Гамильтон сделать ради своей подруги Марии Каролины в отношении адмирала Нельсона то, что Эмма Лайонна когда-то сделала ради своей подруги Фанни Стронг в отношении адмирала Пейна?

А для сына бедного пастора из Бёрнем-Торпа, для человека, обязанного своим величием только собственной отваге, а славой — только собственным талантам, это должно было служить почетным возмещением. Наградой за полученные раны ему стали ласки короля и королевы, заискивание придворных, а за одержанные победы — обладание прекрасной женщиной, которую он боготворил.

Пушечный выстрел, раздавшийся с борта «Авангарда», почти столь же пострадавшего, как и его командир, и взвившийся на гафеле британский флаг свидетельствовали о том, что Нельсон понял: навстречу ему идет королевская флотилия.

Флагманской же галере нечем было ответить «Авангарду», ибо при выходе из Неаполя на ее мачтах, наряду с флагами Королевства обеих Сицилии, уже развевались английские флаги.

Когда суда приблизились друг к другу на расстояние одного кабельтова, оркестр флагмана грянул «God save the King!» 6, на что матросы «Авангарда», взобравшись на реи, ответили троекратным «ура», соблюдая при этом четкость, которую англичане считают обязательной в такого рода официальном приветствии.

Нельсон приказал лечь в дрейф, чтобы флагман мог приблизиться к «Авангарду», распорядился спустить трап с правого борта, что полагалось делать лишь в знак особого почета, и стал ждать, держа шляпу в руке.

Все матросы и морские пехотинцы, даже те, что еще не совсем излечились от ран, бледные и слабые, были вызваны на палубу и, выстроившись в три шеренги, взяли на караул.