Александр Дюма - Сан-Феличе. Книга вторая

— Что скажете, сударь? Может быть, вам велено устно сделать мне предложение — не скажу более разумное, но более близкое к понятию о воинской чести, чем то, что мне было сделано в письменной форме и получило, как вы, вероятно, знаете, должный ответ с моей стороны?

Межан с досадой прикусил губу.

— Мои предложения, то есть предложения полковника Межана, которые я имею честь изложить вашему преосвященству, имеют две стороны, — сказал он. — Одна особая, и чувство человечности повелевает мне начать с нее; другая военная, к ней полковник прибегнет лишь в случае крайней необходимости, но все же прибегнет, если ваше преосвященство его к тому вынудит.

— Слушаю, сударь.

— Мои коллеги, вернее коллеги полковника Межана комендант Масса и комендант Л'Аурора, вели переговоры и выговорили условия, которыми мятежники могут и должны быть более чем довольны. Но не так обстоит дело с полковником Межаном: он не мятежник, он противник, и противник могущественный, поскольку представляет Францию. Если он ведет переговоры, то имеет право на лучшие условия капитуляции, чем господа Л'Аурора и Масса.

— Это как нельзя более верно, — отвечал кардинал, — и вот что я предлагаю: пусть французы выйдут из форта Сант'Эльмо под барабанный бой, с зажженными фитилями, со всеми воинскими почестями и соединятся с своими соотечественниками, какие еще стоят гарнизоном в Капуа и Гаэте, без всяких обязательств, связывающих их свободный выбор.

— Я не вижу тут большого преимущества перед договором, заключенным вашим преосвященством с комендантами Массой и Л'Ауророй: они тоже вышли с барабанным боем, с зажженными фитилями и имели право выбирать, оставаться ли в Неаполе либо уезжать во Францию.

— Да, но, перед тем как взойти на суда, они сложили на берегу оружие.

— Простая формальность, ваше преосвященство, согласитесь. Что бы стали они делать с оружием, эти взбунтовавшиеся горожане, в изгнании ли или у себя дома?

— Значит, вы, сударь, как я понимаю, совсем ни во что не ставите вопрос о воинской чести? — спросил кардинал.

— Посредством этого вопроса можно вертеть как хочешь фанатиками и дураками. Умных же людей, — надеюсь, ваше преосвященство не обидится, что я зачисляю его в эту категорию, — умных людей не ослепляет дым, именуемый тщеславием.

— И что же вы, сударь, вернее, что же комендант Межан видит сквозь этот дым, именуемый тщеславием?

— Он видит дело, и притом выгодное для себя и для вашего преосвященства.

— Выгодное дело? Предупреждаю вас, сударь, я плохо разбираюсь в делах. Но это неважно, объяснитесь.

— Так вот, два форта из трех сдались, верно; но третий, принимая во внимание его расположение и то, какие люди его обороняют, почти неприступен или, по крайней мере, потребует длительной осады. Где у вас саперы, где орудия крупного калибра, где армия, необходимая для взятия такого рода цитадели, как та, которою командует полковник Межан? Ваше преосвященство, вы потерпите неудачу и тем самым сведете на нет заслугу великолепно проведенной военной кампании, тогда как ценою каких-нибудь жалких сотен тысяч ливров, которые — если предположить, что у вас их нет, — вы можете за два часа взыскать с жителей Неаполя, вы увенчаете дело реставрации и скажете королю: «Государь, генерал Макк, имея шестидесятитысячную армию, сотню пушек и казну в двадцать миллионов, потерял Папскую область, Неаполь, Калабрию, королевство, наконец; я же с немногими крестьянами отвоевал обратно все, что потерял генерал Макк. Правда, мне стоило пятисот тысяч или миллиона франков взятие форта Сант'Эльмо, но что такое миллион по сравнению с тем вредом, что могла причинить эта крепость? Ибо в конце концов, государь, сможете вы добавить, вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, что форт Сант'Эльмо строился не для того, чтобы защищать Неаполь, а чтобы держать его под угрозой, и доказательство тому — закон, изданный вашим августейшим родителем: согласно ему, разрешалось сооружать дома только определенной высоты, чтобы они не мешали полету ядер и снарядов. Так вот, бомбардирование Неаполя — это не потеря каких-нибудь пятисот тысяч франков или миллиона, это убытки неисчислимые». И, поверьте мне, у короля достанет здравого смысла, выслушав такое объяснение ваших поступков, одобрить их.

— Значит, в случае осады, — заговорил кардинал, — полковник Межан рассчитывает бомбардировать Неаполь?

— Вне всякого сомнения.

— Это была бы бессмысленная низость.

— Простите, ваше преосвященство, это была бы законная оборона: на нас наступают, мы наносим ответные удары.

— Да, но тогда наносите ответные удары в ту сторону, откуда на вас наступают, ведь наступать будут со стороны, противоположной городу.

— Ну, кто может знать, куда летят ядра и бомбы!

— Они летят туда, куда их посылают, сударь. Уж это-то всем прекрасно известно.

— Ну что ж, в таком случае их пошлют на город.

— Извините, сударь, если бы вы носили не цивильное платье, а военный мундир, вы бы знали, что один из первых законов войны запрещает осажденным стрелять в дома, расположенные не с той стороны, откуда ведется приступ. И, поскольку батареи, которые будут направлены на замок Сант'Эльмо, расположены в стороне от города, замок этот, под угрозой нарушить все принятые между цивилизованными народами условия, не сможет выпустить ни одного ядра, ни единого снаряда, ни одной бомбы в сторону, противоположную батареям, ведущим огонь по крепости. Не упорствуйте же в заблуждении, в которое, разумеется, не впал бы полковник Межан, если бы вместо вас я имел честь обсуждать дело с ним.

— А если бы он все же впал в такое заблуждение и, вместо того чтобы признать его, упорствовал в нем, что бы вы сказали, ваше преосвященство?

— Я бы сказал, сударь, что, нарушая законы, признанные всеми цивилизованными нациями, законы, лучше, чем где-либо, известные во Франции, претендующей на то, чтобы идти во главе цивилизации, полковник должен ожидать, что и с ним самим будут обращаться как с варваром. А поскольку не существует такой крепости, которую нельзя было бы взять, форт Сант'Эльмо рано или поздно будет взят, и в день его взятия он и гарнизон форта будут повешены на зубцах крепостной стены.

— Черт возьми, вот как вы рассуждаете, монсиньор! — с притворной веселостью проговорил лжесекретарь.

— И это еще не все, — продолжал кардинал и встал, упираясь сжатыми кулаками в стол и пристально глядя на посланника.

— Как не все? С полковником Межаном случится еще что-нибудь после того, как его повесят?

— Нет, до того, сударь.

— А что же с ним случится, монсиньор?

— С ним случится то, что кардинал Руффо, считая недостойным ни ранга своего, ни характера обсуждать долее интересы короля и судьбу его подданных с подобным мошенником, предложит ему немедленно убраться прочь из его дома, а если тот не послушается, велит немедленно вышвырнуть его в окно.