Александр Дюма - Две королевы

На немца этот человек был совсем не похож, скорее его приняли бы за гасконца, которого он напоминал по характеру и манерам, если исключить бахвальство и склонность привирать. Фройдстейн умел развлечь любую компанию, в какую он попадал; его любили принимать повсюду, особенно у кардинала.

Он остановил свой взгляд на красивой вдовушке, сказав себе, что это лакомый кусочек. На деньги Сальтарелло можно было восстановить стены старого замка и великолепно обставить его; стоит Фройдстейну добиться этого союза, он получит поддержку, которая позволит ему уже собственными усилиями высоко подняться, ведь он нуждается только в пьедестале.

Он начал обхаживать племянницу кардинала, беспрестанно развлекая ее своими остротами, и в конце концов попал в число ее поклонников. Княгиня позволила ему сопровождать ее, когда она отправлялась на маскарады и увеселения или же верхом по дорогам и лесам (если, конечно, это можно назвать лесами) в окрестностях Мадрида.

Фройдстейн был слишком хитер, чтобы обнаружить свои замыслы. Сначала он просто веселил княгиню, затем незаметно завоевал у нее доверие, объявил себя ее верным рабом, даже преданным псом (он сам выбрал для себя это прозвище); та привыкла к нему, и вскоре Фройдстейн стал ей необходим. Другие поклонники этого не испугались, они смотрели на Фройдстейна с высоты своего величия и своих надежд. Он не обращал на них внимания до тех пор, пока кто-то не бросил ему в лицо несколько дерзких слов, касающихся его происхождения и отсутствия у него дукатов.

Фройдстейн не вспылил, ответил шуткой, но на следующий день с изысканной вежливостью и учтивостью вельможи наградил своего соперника таким изящным ударом шпаги, что пригвоздил его к кровати на полгода.

— Черт возьми! Ну и пес! — сказала ему княгиня, услышав эту новость.

— Сударыня, — заметил Фройдстейн, — у псов есть зубы и когти, которыми они пользуются, чтобы защитить своих хозяев.

Это был намек, поскольку противник, перед тем как задеть Фройдстейна, позволил себе непочтительно высказаться о княгине, и немецкий дворянин отомстил в первую очередь за нее. Он не хотел говорить об этом прямо, но не видел ничего плохого в том, чтобы княгиня узнала, в чем было дело. С того времени племянница кардинала смотрела на Фройдстейна другими глазами. Люди, отвечающие обидчикам ударом шпаги, всегда выглядят не такими, как другие: их боятся, их уважают, их превозносят.

Княгиня ввела Фройдстейна в круг своих близких друзей, куда прежде он не был допущен, стала чаще разговаривать с ним, громче смеялась над его шутками и остротами. Заметила она и его красивую фигуру, гордое лицо, умение лучше всех управлять конем и смелость, превосходящую отвагу остальных кавалеров. Фройдстейн не считался с опасностью и слепо бросался ей наперерез. Княгиня неоднократно получала тому доказательства и не уставала испытывать храбрость поклонника, а он — проявлять ее.

Однажды вдова спросила Фройдстейна, почему он не носит бархатного камзола, как другие, и он невозмутимо ответил:

— Сударыня, бархатный камзол мне не по карману.

— А если бы я подарила его вам, вы бы приняли мой подарок?

— Если бы вы осчастливили меня цветком из вашего букета, я взял бы его, стоя на коленях и целуя вам руку, но, если вы предложите мне бархатный камзол, я отдам его вашему лакею, он ему очень подойдет; подарок такого рода — бархатный ли, суконный — все равно ливрея.

Гордый ответ очень понравился княгине — в нем проявилась истинно благородная натура.

Но она решила пойти дальше:

— А если я предложу вам нечто большее?

— Сударыня, человек чести может принять состояние из рук любимой женщины при условии, что сможет вернуть его, удвоив; но тот, кто получает подарки от дам, на немецком языке удостаивается прозвища, которое никогда не будет носить сын моего отца.

— Однако многие достойные люди пренебрегают такими пустяками.

— Во Франции, сударыня, в Италии, в Испании, пожалуй, но у нас — никогда.

— О! Если бы богатая наследница, красивая или уродливая — это не имеет значения — предложила вам свое состояние и сердце, вы бы не стали сопротивляться, господин щепетильник!

— И опять вы ошибаетесь, сударыня: если бы наследница добивалась любви с помощью денег и она мне не нравилась бы, я просто сказал бы ей, что не могу принять такой торг.

Княгиня рассмеялась. Фройдстейн, ничуть не смутившись, засмеялся тоже, но вдруг она оборвала смех и заговорила на другие темы.

Чуть позже посреди разговора она вновь обратилась к Фройдстейну.

— Вы благородный дворянин, господин фон Фройдстейн.

— Клянусь честью, сударыня, мои предки были пфальцграфами на Рейне так давно, что я даже не помню даты. Отпрыски же другой ветви обосновались на Дунае, откуда и возник второй род Фройдстейнов, но мои рейнские предки тем временем потеряли и титул, и состояние, когда восстали против Барбароссы во времена славных бургграфов; выжил только один ребенок из этого рода, спасенный вассалом; со временем он отправился на Дунай искать родственников, затем женился на одной из наследниц, принадлежавшей этой ветви, отсюда пошли мои предки, и я тоже.

— Значит, вы граф фон Фройдстейн?

— Точно так же как Карл Первый — король Испании.

— Почему вы не носите титула?

— Потому что не хочу, чтобы меня называли графом, когда у меня нет кареты с лакеями на запятках. Граф, зарабатывающий на жизнь, на мой взгляд, нечто противоестественное, и я никогда не позволю себе выглядеть так.

— Он чрезвычайно благородный и здравомыслящий человек, — сказала вечером княгиня своей горничной, — и заслуживает больше того, что у нее есть.

С этого дня г-жа Сальтарелло, или Бокканегра — это уж как вам угодно, — очень заинтересовалась Фройдстейном, никому об этом не говоря, даже упомянутой горничной, которая до той поры была в курсе всех ее капризов. Княгиня незаметно наблюдала за графом; те, кто знает женщин, понимают значение подобного признака в их поведении. Это нисколько не отразилось на ее страсти к развлечениям — княгиня по-прежнему оставалась самой блестящей и элегантной среди испанских дам, и ее белокурые волосы продолжали кружить головы всех придворных ветреников.

Между тем одна уже немолодая сеньора, в свое время вызывавшая в обществе много разговоров, решила поразвлечь себя и других в своем доме, как если бы ей было еще двадцать лет. Она стала устраивать маскарады и костюмированные балы, куда охотно съезжалось все общество. Это стало модой, неудержимым влечением. Ее дворец был роскошен, сады, окружавшие его, великолепны, хозяйка украсила их и осветила на венецианский лад, как это сделал герцог де Асторга на своем знаменитом приеме; гости разбредались по косым аллеям, укрывались в беседках, говорили о любви при свете луны и под звуки серенад, исполняемых невидимыми музыкантами. Волокиты были в восторге — такого удобного места для ухаживания никогда еще не было.