Александр Дюма - Две королевы

— Безусловно, он француз.

— Еще лучше.

— Но француз, чья мать из Толедо; он говорит по-испански, как мы с вами, и его никто никогда не примет за иностранца. А как вы проведете его во дворец?

— С вашего разрешения, дядя, мы его переоденем и выдадим за обычного слугу. Я поставлю его во дворце придверником или кем-то вроде этого, а служанки королевы придумают предлог, позволяющий ему войти к ней.

— Я дам вам такое разрешение; Богу открыты сердца людей, он знает, что ими движет, и оценивает всех по заслугам. Завтра вы встретитесь с нашим юным мучеником, поговорите с ним, и я очень удивлюсь, если он откажется.

И действительно, по распоряжению архиепископа явился монах-августинец, отец Габриель, и стоило лишь упомянуть о том, что ему предлагали, как сердце его затрепетало от радости.

— Отец мой, подумайте хорошенько, ведь если вас обнаружат — смерти не миновать.

— Я все понимаю, господин герцог; я понимаю даже, что не должен помнить о нашем знакомстве, ваша светлость, и не буду помнить о нем. Я с радостью пожертвую жизнью за такое благое дело. А у Господа попрошу лишь спасения королевы и ее счастья, после же пусть он примет мою душу.

— Жаль, что он так молод, — сказал герцог архиепископу, когда монах ушел.

— Дорогой племянник, нам бы не удалось найти старика для такого дела: самопожертвование — удел молодости.

Монах приехал в Мадрид раньше главного мажордома; он был переодет, получил полномочия и благословение от архиепископа, а в случае разоблачения готов был все взять на себя, не выдавая ни прелата, ни его племянника; это был человек благородной души и высочайших достоинств. Я познакомилась с ним в Пьемонте, куда он приехал, чтобы завершить свои труды.

Все осуществилось, как и было задумано. Монаха назначили придверником, провели в покои королевы, надев ему на голову парик, прикрывающий его тонзуру, и никто ничего не заподозрил. Он несколько раз исповедовал королеву и причастил ее. На долю отца Сульпиция выпали лишь разговоры с королевой, а не ее откровенные признания. С каждым днем страхи мучили Марию Луизу все меньше; она получала новые письма, некоторые из них казались ей очень правдивыми, однако ничего не случалось, и королева начала привыкать к предостережениям и не придавать им особого значения.

Госпожа де Суасон постоянно говорила о своем отъезде и без конца откладывала его; наконец, она решилась отбыть и пришла сообщить, что покидает Мадрид на следующий день после праздника Тела Господня. На этот раз королева не смогла уговорить ее задержаться подольше, и отъезд был назначен.

— Перед тем как проститься, мы устроим последнее угощение, и каждый должен будет блеснуть своими кулинарными талантами, даже вы, ваше величество. Я же обещаю приготовить померанцевый торт, какого вы не пробовали с тех пор, как появились на свет; этот рецепт передал мне мой дядя-кардинал.

— Но ведь мы не прощаемся, графиня, вы же вернетесь к нам?

— Конечно, ваше величество, как только вы последуете моим советам; тогда я была бы счастлива поселиться здесь, ведь Франция для меня закрыта…

— Я добьюсь для вас разрешения приезжать туда иногда, но с условием, что вы вернетесь и к нам. По какой дороге вы собираетесь ехать из Испании?

— Сменные лошади, ваше величество, ожидают меня на пути к Барселоне; оттуда я отправлюсь в Италию, а затем поеду в Вену, где должна встретиться с сыном.

— Значит, в четверг мы увидимся в последний раз и расстанемся, быть может, на годы, но пишите мне, дорогая графиня, не забывайте меня.

Королева и графиня обменялись трогательными заверениями в дружбе и каждый вечер стали проводить вдвоем еще больше времени, поскольку близилась разлука. Был назначен день угощения у королевы. Для ее приближенных это стало событием, ибо, с тех пор как появились анонимные письма и возникли опасения, что Марию Луизу хотят отравить, этих веселых собраний уже не устраивали. Король стал реже заходить к ней, однако в этот день он должен был появиться, чтобы попрощаться с графиней. Но в самый неподходящий момент прибыл гонец венского двора с письмом, требовавшим немедленного ответа, пришлось собирать совет, вместо того чтобы веселиться в обществе королевы и придворных дам.

— Мы подождем, — заявила графиня Суасонская, — какой же праздник без его величества!

— Увы! — ответил Карл II. — Я не скоро освобожусь, совет продлится не менее пяти-шести часов, не ждите меня. Я прощаюсь с вами, графиня, поскольку завтра вы уезжаете, но надеюсь увидеть вас снова в Мадриде. Носите это в память обо мне.

И он протянул ей очень красивые часы со своим портретом, усыпанные бриллиантами. Королева воспользовалась случаем, чтобы преподнести и свой подарок — необыкновенный браслет, украшенный редкостными эмалями с чудесной росписью. На одной из этих эмалей был изображен Людовик XIV, на другой — кардинал Мазарини, на третьей — принц Евгений; все три портрета отличались поразительным сходством с оригиналами. Медальоны были обрамлены надписью, протянувшейся по кругу:

«ОДИН СДЕЛАЛ, ДРУГОЙ СДЕЛАЕТ».

Великолепный подарок, стоивший так дорого и изготовленный с таким вкусом, был принят с благодарностью.

— О ваше величество, если бы эти слова соответствовали истине, я была бы счастливейшей из смертных. Но увы! Я уже не верю им. Король был слишком несправедлив к тому, кто сделал, и слишком жесток к тому, кто хотел сделать.

Королева не поддержала разговор, и праздник начался. Пажи графини принесли на десерт великолепный померанцевый торт, помешенный в позолоченную корзину. Все были в восторге от этого чуда.

— Я приготовила его сама, ваше величество, и прошу разрешения угостить всех из собственных рук. Видите ли, у каждого кусочка свой цвет и свой аромат. Ее величество королева получит вот эту прелестную белую лилию из воздушного крема — такое по ее вкусу, и потому я предназначила лилию ей. Каждый выберет тот цветок, который предпочитает.

Торт был изготовлен в виде букета и казался подлинным произведением искусства. К этому времени уже перешли к фруктам, и все были немного возбуждены испанскими и французскими винами лучших марок; радость царила на этом маленьком пиршестве, наконец-то все могли от души повеселиться под этими роскошными сводами, где веселью, казалось, уже не было места.

Торт разрезали, распределили и буквально растерзали; королева съела свою лилию с явным удовольствием, заявив, что она превосходна. Нада потребовал один бутончик, а графиня фон Перниц, Сапата и Нина, сидевшие на полу рядом с королевой, получили из ее рук по лепестку от прекрасного цветка; маленькие американские собачки бросились отнимать у них угощение и началась возня. Королеву рассмешила эта игра, в которой собачки потерпели поражение: они не ухватили ни крошки.