Александр Дюма - Графиня де Шарни. Том 1

Король развернул его и прочел:

По мнению маркиза де Буйе, войска не должны быть размещены за пределами Сент-Мену. Тем не менее, если король потребует, чтобы охрана распространялась до Пон-де-Сомвеля, предлагаю его величеству расставить войска, предназначенные служить ему эскортом, таким образом: +++ 1. В Пон-де-Сомвеле — сорок гусар полка Лозена под началом господина де Шуазеля, имеющего в своем распоряжении младшего лейтенанта Буде; 2. В Сент-Мену — тридцать драгун Королевского полка под началом капитана Дандуэна; 3. В Клермоне — сто драгун из полка Месье под началом графа Шарля де Дамаса; 4. В Варенне — шестьдесят гусар полка Лозена под командованием господина Рорига, господина Буйе-сына и господина Режкура; 5. В ДTне — сто гусар полка Лозена под началом капитана Делона; 6. В Музй — пятьдесят кавалеристов королевского немецкого полка под началом капитана Гунтцера; 7. Наконец, в Стене — королевский немецкий полк под началом его командира барона фон Манделя. +++

— Это мне тоже нравится, — дочитав до конца, сказал король, — но если этим отрядам придется простоять в этих городах и деревнях день, два, три дня, каким предлогом можно оправдать их присутствие?

— Государь, предлог имеется: им будет приказано ждать охраняемую карету с деньгами, посылаемыми на Север военным министерством.

— Ну что ж, — с нескрываемым удовлетворением произнес король, — все предусмотрено.

Шарни поклонился.

— Кстати, о деньгах, — сказал король, — вы не знаете, получил господин де Буйе тот миллион, что я ему послал?

— Да, государь, только известно ли вашему величеству, что этот миллион был в ассигнациях, которые на двадцать процентов обесценились?

— Но хотя бы с учетом этой потери он смог их получить?

— Государь, прежде всего один преданный вам подданный вашего величества почел за счастье выдать взамен ассигнаций сумму в сто тысяч экю без всяких вычетов, разумеется.

Король взглянул на Шарни.

— А остальное, граф? — спросил он.

— Остальное, — отвечал граф де Шарни, — учел господин де Буйе-сын у банкира своего отца, господина Перго, который выдал ему всю сумму векселями на имя господ Бетман во Франкфурте, которые приняли эти векселя к уплате. Так что денег теперь вполне достаточно.

— Благодарю вас, граф, — сказал Людовик XVI. — А теперь назовите мне имя того преданного человека, который, расстроив, быть может, свое состояние, выдал господину де Буйе эти сто тысяч экю.

— Государь, этот преданный слуга вашего величества очень богат, а потому в его поступке нет никакой заслуги.

— Тем не менее, сударь, королю угодно знать его имя.

— Государь, — с поклоном возразил Шарни, — он оказал эту ничтожную услугу вашему величеству с единственным условием: чтобы его имя не называлось.

— Но вы-то его знаете? — спросил король.

— Знаю, государь.

— Господин де Шарни, — произнес король с той сердечностью и достоинством, которые проявлял подчас, — вот кольцо, оно мне очень дорого…

— И он снял с пальца простое золотое кольцо. — Я снял его с пальца моего умирающего отца, когда целовал его холодевшую руку. Его ценность в том, что я с ним связываю, оно не имеет другой цены, но для сердца, которое сумеет меня понять, оно станет дороже самого дорогого бриллианта. Перескажите моему верному слуге то, что я сейчас вам сказал, господин де Шарни, и передайте ему от меня это кольцо.

Из глаз Шарни выкатились две слезы, дыхание его стеснилось, и, трепетно опустившись на одно колено, он принял из рук короля кольцо.

В этот миг дверь отворилась. Король торопливо оглянулся: отворившаяся дверь была столь явным нарушением этикета, что это происшествие можно было расценивать как страшное оскорбление, если только оно не оправдывалось насущной необходимостью.

То была королева; она была бледна и держала в руках лист бумаги.

Но при виде коленопреклоненного графа, целующего кольцо короля и надевающего его себе на палец, она вскрикнула от удивления и выронила бумагу.

Шарни встал и почтительно поклонился королеве, которая, едва шевеля губами, пробормотала:

— Господин де Шарни!» Господин де Шарни!» Вы здесь, у короля, в Тюильри?.» — И совсем тихо добавила: — А я даже не знала!

И в глазах у бедной женщины застыла такая боль, что Шарни, не расслышавший конец фразы, но угадавший его, сделал по направлению к ней два шага.

— Я сию минуту приехал, — сказал он, — и хотел спросить у короля дозволения засвидетельствовать вам свое почтение.

На лицо королевы вернулся румянец. Она уже давно не слышала голоса Шарни и тех нежных интонаций, что прозвучали в его голосе.

И она простерла вперед обе руки, словно хотела идти ему навстречу, но тут же прижала одну из них к сердцу, которое, вероятно, билось слишком бурно.

Шарни все видел, все угадал, хотя на эти переживания, описанию и истолкованию которых мы уделили десять строк, ушло не больше времени, чем потребовалось королю, чтобы подобрать в дальнем конце кабинета листок, выпавший из рук королевы и подхваченный сквозняком, который поднялся, когда одновременно оказались открыты окно и двери.

Король прочел то, что было написано на этом листке но ничего не понял.

— Что означают эти три слова: «Бежать! Бежать! Бежать!… — и этот оборванный росчерк? — спросил король.

— Государь, — ответила королева, — они означают, что десять минут назад умер господин де Мирабо, а это совет, который он дал нам перед смертью.

— Государыня, — подхватил король, — мы последуем этому совету, потому что он хорош и на сей раз пришло время его исполнить.

Потом, обернувшись к Шарни, он продолжал:

— Граф, вы можете проследовать за королевой в ее покои и все ей рассказать.

Королева встала, устремила взгляд на короля, потом на Шарни и, обращаясь к последнему, произнесла:

— Пойдемте, граф.

И стремительно вышла: промедли она хоть минуту, ей было бы уже не по силам сдержать все противоречивые чувства, раздиравшие ей сердце.

Шарни в последний раз поклонился королю и последовал за Марией Антуанеттой.

Королева вернулась к себе в покои и опустилась на канапе, знаком велев Шарни затворить дверь.

К счастью, в будуаре, куда она вошла, было безлюдно: перед этим Жильбер испросил позволения поговорить с королевой наедине, чтобы рассказать ей, что произошло, и передать ей последний совет Мирабо.

Едва она села, ее переполненное сердце не выдержало, и она разразилась рыданиями.

Эти рыдания, столь бурные, столь искренние, разбередили в глубине сердца Шарни остатки былой любви.

Мы говорим об остатках былой любви, потому что когда страсть, подобная той, которую мы наблюдали, пока она зарождалась и росла, перегорает в сердце человека, то, если только какое-нибудь ужасное потрясение не превратило ее в ненависть, она никогда не угасает бесследно.