Александр Дюма - Графиня де Шарни. Том 1

Вместо ответа молодые люди протянули графу де Шарни руки.

Тот обернулся к королеве.

— Ваше величество! Через час вы будете свободны или я умру.

— Граф! Граф! Не говорите этого слова, его слишком больно слышать!

Оливье в ответ поклонился, будто подтверждая свое обещание, и, не обращая внимания на шум и ропот, снова донесшиеся с улицы, он пошел к двери.

Но в ту самую минуту, как он взялся за ключ, дверь распахнулась, пропуская новое действующее лицо, явившееся словно для того, чтобы еще больше запутать и без того непростую историю.

Это был сорокадвухлетний человек с мрачным и строгим выражением лица; воротник его рубашки был расстегнут, сюртук распахнут; красные от усталости глаза и пропыленная одежда свидетельствовали о том, что он, подгоняемый какой-то страстью, тоже проделал неблизкий путь.

Он был вооружен парой пистолетов и саблей.

Запыхавшись и почти не имея сил говорить в тот момент, как он распахнул дверь, он успокоился только тогда, когда узнал короля и королеву; мстительная ухмылка пробежала по его губам, и, не обращая внимания на второстепенных персонажей, находившихся в глубине комнаты, он прямо от двери, загородив ее своей мощной фигурой, протянул руку со словами:

— Именем Национального собрания объявляю вас своими пленниками!

Герцог де Шуазель бросился вперед с пистолетом в руке, собираясь застрелить вновь прибывшего, который превосходил наглостью и решимостью всех, кто до сих пор приходил в эту комнату.

Однако королева успела остановить герцога, обратившись к нему вполголоса:

— Не надо ускорять нашу гибель! Будем осмотрительны! Так мы выиграем время, ведь маркиз де Буйе уже, должно быть, недалеко.

— Да, вы правы, ваше величество, — согласился герцог де Шуазель.

Он спрятал пистолет.

Королева взглянула на Шарни, удивившись, что не он бросился на обидчика, но странное дело! Шарни будто не хотел попадаться незнакомцу на глаза и, чтобы остаться незамеченным, отошел в самый темный угол.

Однако хорошо зная графа, королева догадывалась, что в нужную минуту он выйдет из тени.

В то время, пока незнакомец говорил от имени Национального собрания, герцог де Шуазель держал его на мушке, однако тот словно не замечал, какая смертельная опасность ему угрожала.

Он был охвачен другим чувством, далеким от страха, что было очевидно всякому, стоило лишь заглянуть ему в лицо; он был похож на охотника, который, наконец, видит, что в его западню попали разом лев, львица и львенок, пожравшие его единственное дитя.

При слове «пленники», заставившем герцога де Шуазеля ринуться на незнакомца, король приподнялся.

— Пленники? Мы объявлены пленниками от имени Национального собрания? Что вы хотите этим сказать? Я вас не понимаю.

— Да это совсем просто, — возразил незнакомец, — и понять это отнюдь не сложно. Вопреки данной вами клятве не уезжать из Франции вы сбежали ночной порой, нарушив свое слово, предав нацию, предав народ; так что нация была вынуждена взяться за оружие, весь народ поднялся, и вот народ вам говорит устами последнего из ваших подданных, — его голос хоть и поднимается из самых низов, но от этого звучит ничуть не тише, — «Государь! Именем народа, именем Национального собрания вы — мой пленник!» Из соседней комнаты донесся одобрительный гул и послышались крики «браво».

— Ваше величество! Ваше величество! — зашептал герцог де Шуазель на ухо королеве. — Помните, что вы сами меня остановили; если бы вы не сжалились над этим человеком, вам не пришлось бы терпеть оскорблений.

— Все это — пустое, если мы будем отмщены, — едва слышно заметила королева.

— Да, — согласился герцог де Шуазель, — но если мы не будем отмщены?..

У королевы вырвался глухой стоя.

Однако над плечом герцога де Шуазеля медленно протянулась рука Шарни и коснулась руки королевы.

Мария-Антуанетта поспешно обернулась.

— Не мешайте этому человеку говорить и действовать, — шепнул граф, — я беру его на себя.

Тем временем король был оглушен полученным ударом, он изумленно взирал на мрачного господина, столь вызывающе говорившего с его величеством от имени Национального собрания, народа; к изумлению, с которым слушал король, примешивалось некоторое любопытство, потому что Людовику XVI казалось, что он уже не в первый раз видит этого человека, хотя он никак не мог вспомнить, где видел его лицо.

— Да что вам, наконец, от меня угодно? Отвечайте! — приказал король.

— Государь! Я хочу, чтобы ни вы, ни члены королевской семьи не сделали больше ни единого шага по направлению к границе.

— И вы явились, несомненно, не с одной тысячей вооруженных людей, чтобы мне помешать? — молвил король; речь его становилась все величественнее по мере того, как он продолжал спор.

— Нет, государь, я — один, вернее, нас только двое: адъютант генерала Лафайета и я, простой крестьянин; но Национальное собрание издало декрет; оно поручило выполнение этого декрета нам, и, значит, декрет будет выполнен.

— Дайте мне хотя бы посмотреть на него, — проговорил король.

— Он не у меня, а у моего товарища. Его прислали генерал Лафайет и Собрание для исполнения наказов нации; меня прислали господин Байи и в особенности я сам, чтобы присмотреть за этим товарищем и застрелить его, если он дрогнет.

Королева, герцог де Шуазель, граф де Дамас и другие присутствующие в удивлении переглянулись; им до сих пор доводилось видеть народ лишь угнетенным или разгневанным, когда он просил пощады или требовал смерти; однако они впервые видели его спокойным, стоящим скрестив руки, чувствующим свою силу и говорящим о своих правах.

Людовик XVI очень скоро понял, что ему не на что надеяться, имея дело с человеком такой закваски; ему захотелось поскорее с ним покончить.

— Где же ваш товарищ? — спросил он.

— Там, у меня за спиной, — отвечал тот.

С этими словами он шагнул вперед, освободив вход, и в дверном проеме стал виден молодой человек в форме офицера, облокотившийся на подоконник.

Костюм его тоже был в беспорядке, но этот беспорядок свидетельствовал не о силе; он был в подавленном состоянии.

Он обливался слезами, держа в руках бумагу.

Это был г-н де Ромеф, молодой адъютант генерала Лафайета, с которым, как, несомненно, помнит наш читатель, мы познакомились во время прибытия графа де Буйе в Париж.

Господин де Ромеф, как можно было понять в ту пору из разговора с юным роялистом, выл патриотом, и патриотом искренним; однако во времена диктатуры генерала Лафайета в Тюильри Ромефу было поручено наблюдать за королевой и сопровождать ее во время выходов; он сумел вложить В свое отношение к ее величеству столько почтительности и деликатности, что королева не раз выражала ему за это свою признательность.