Александр Дюма - Графиня де Шарни. Том 2

И она продолжала исполнять свои обязанности: обязанности дочери по отношению к матери, матери — по отношению к сыну, без остатка отдавая себя юному, только вступавшему в жизнь существу и утомленной жизнью отлетающей душе.

Восемь дней и ночей она разрывалась между постелью матери и колыбелью сына.

На девятую ночь, когда девушка сидела у кровати умирающей, походившей на лодку, отплывающую все дальше и дальше в море и, подобно лодке, мало-помалу отходящую в вечность, — дверь в комнату г-жи Бийо отворилась, и на пороге появился Питу.

Он прибыл из Парижа, откуда утром вышел, по своему обыкновению, пешком.

При виде Питу Катрин вздрогнула.

Она было подумала, что ее отец умер.

Но хотя Питу и не улыбался, он в то же время не был похож на человека, принесшего печальную весть.

В самом деле, Бийо чувствовал себя все лучше; вот уже дней пять как у доктора не оставалось сомнении в том, что фермер поправится; в то утро, когда Питу должен был уйти, больного перевезли из госпиталя Гро-Кайу к доктору домой.

Когда состояние Бийо перестало вызывать опасения, Питу собрался в Писле.

Теперь он беспокоился не о Бийо, а о Катрин.

Питу представил себе, как фермеру расскажут о том, о чем пока остерегались сообщать больному, то есть о состоянии его жены.

Он был убежден, что как бы ни был Бийо слаб, он сейчас же поспешит в Виллер-Котре. И что будет, если он застанет Катрин на ферме?..

Доктор Жильбер не стал скрывать от Питу, какое действие оказало на раненого появление Катрин.

Было очевидно, что это видение отпечаталось в его сознании, как остается в памяти после пробуждения воспоминание о дурном сне.

По мере того, как к раненому возвращалось сознание, он поглядывал вокруг с беспокойством, сменявшимся мало-помалу ненавистью.

Несомненно, он ожидал, что роковое видение вот-вот явится вновь.

Он за все время ни единым словом не упомянул о дочери, ни разу не произнес имени Катрин; однако доктор Жильбер был отличным наблюдателем и догадался о том, что творится у фермера в душе.

Вот почему, как только Бийо пошел на поправку, Жильбер отослал Питу на ферму.

Он должен был позаботиться о том, чтобы Катрин там не оказалось, когда вернется Бийо. У Питу было в распоряжении два-три дня, потому что доктор пока не хотел сообщать выздоравливавшему принесенную Питу дурную весть.

Питу поделился с Катрин своими опасениями, объяснив их тяжелым, характером Бийо, которого он и сам побаивался; однако Катрин объявила, что, даже если отец захочет убить ее у постели умирающей, она и тогда не уйдет, пока не закроет матери глаза.

Питу в глубине души был очень опечален такой решимостью, но не нашелся, что возразить.

Он остался, готовый в случае необходимости встать между отцом и дочерью Прошло еще два дня и две ночи; жизнь мамаши Бийо уходила с каждой минутой.

Вот уже десять дней, как больная не брала в рот ни крошки; ее поддерживали тем, что время от времени вливали ей в рот ложку сиропу.

Невозможно было поверить в то, что человек так долго способен жить без еды. Правда, и жизнь-то еле теплилась в этом чахлом теле!

На одиннадцатую ночь, в ту минуту, когда Катрин казалось, что больная уже не дышит, мамаша Бийо вдруг ожила, повела плечами, губы ее дрогнули, глаза широко открылись и уставились в одну точку.

— Матушка! Матушка! — закричала Катрин.

И на бросилась к двери, чтобы принести сына. Можно было подумать, что душа мамаши Бийо устремилась вслед за Катрин! когда девушка возвратилась с маленьким Изидором на руках, умирающая была обращена всем телом к двери.

Глаза ее были все так же широко раскрыты и устремлены в одну точку.

Когда девушка возвратилась, глаза матери сверкнули, она вскрикнула и вскинула руки.

Катрин упала на колени, притягивая сына к постели матери.

Произошло невероятное: мамаша Бийо приподнялась на подушке, простерла руки над Катрин и ее сыном и, сделав над собой усилие, молвила:

— Благословляю вас, дети мои!

Уронив голову на подушку, она затихла.

Госпожа Бийо скончалась. Только глаза ее остались открыты, словно бедная женщина не успела при жизни насмотреться на дочь и хотела еще полюбоваться ею с того света.

Катрин закрыла матери глаза, потом поцеловала ее в опущенные веки.

Госпожа Клеман давно предвидела эту минуту и заранее купила свечи.

Пока Катрин, обливаясь слезами, переносила в свою комнату раскричавшегося малыша и успокаивала его, дав ему грудь, г-жа Клеман зажгла две свечи в изголовье покойницы, сложила ей руки на груди, вложила в руки крест и поставила на стул чашу со святой водой и веткой самшита, оставшейся от последнего праздника Входа Господня в Иерусалим.

Когда Катрин вернулась, ей оставалось лишь опуститься на колени с молитвенником в руках.

Тем временем Питу взял на себя другие заботы: не смея пойти к аббату Фортье, с которым, как помнят читатели, он был не в ладах, он отправился к ризничему, чтобы заказать отпевание, потом к носильщикам — предупредить их о времени выноса тела, затем к могильщику — заказать могилу.

От могильщика он отправился в Арамон, чтобы сообщить своему лейтенанту, младшему лейтенанту и тридцати одному солдату Национальной гвардии, что погребение г-жи Бийо состоится на следующий день в одиннадцать часов утра.

Так как при жизни мамаша Бийо, простая крестьянка, не занимала никакой общественной должности, не имела никакого звания ни в Национальной гвардии, ни в армии, то распоряжение, которое дал Питу своим подчиненным, не носило, разумеется, официального характера; это было приглашение принять участие в похоронах, а вовсе не приказ.

Однако всем было отлично известно, какую огромную роль Бийо сыграл в Революции, которая кружила всем головы и переполняла радостью сердца; солдаты знали, какой опасности подвергался в те самые минуты Бийо, получивший ранение, защищая правое дело; потому-то они и восприняли это приглашение как приказ: все как один солдаты Национальной гвардии Арамона обещали своему командиру, что непременно будут на следующий день ровно в одиннадцать часов у дома покойной.

Вечером Питу возвратился на ферму; в дверях он столкнулся со столяром, тащившим на плече гроб.

Питу был по натуре очень деликатен, что так редко встречается не только среди крестьян, но даже и среди людей светских; он велел столяру спрятаться вместе с гробом в конюшне, чтобы избавить Катрин от самого вида гроба, а также от ужасного стука молотка, и вошел один.

Катрин молилась, стоя на коленях у кровати матери: тело покойной заботами двух набожных женщин было обмыто и зашито в саван.