Александр Дюма - Графиня де Шарни. Том 2

Предложение было принято.

Кутон взглянул на часы.

— У нас есть еще час, — молвил он. — Я хочу внести третье предложение.

— Говорите! Говорите! — раздалось со всех сторон — Я предлагаю, — продолжал Кутон слащавым голосом, который при случае мог кого угодно напугать до смерти, — я предлагаю, чтобы король сидел не на троне, а в обычном кресле.

Дружные аплодисменты не дали оратору договорить — Погодите, погодите, — поднял он руку. — Я еще не кончил.

Все сейчас же смолкли.

— Я предлагаю, чтобы кресло короля стояло слева председателя.

— Осторожно! — предупредил кто-то. — Это значило бы не только упразднить трон, но и поставить короля в зависимое положение.

В ответ грянула настоящая буря; в этих страшных аплодисментах уже слышались отголоски 20 июня и 10 августа.

— Итак, граждане, — заметил Кутон, — три часа истекли. Я благодарен королю французов за то, что он заставил себя ждать: мы не потеряли времени даром.

Депутация возвратилась в Тюильри.

На сей раз король их принял, но это уже было похоже на заговор.

— Господа! — сказал он. — Я могу прибыть в Собрание не раньше, чем через три дня.

Депутаты переглянулись.

— Стало быть, государь, это произойдет четвертого числа? — уточнили они.

— Да, господа, — отвечал король, — четвертого.

И отвернулся.

4 октября король прислал сказать, что нездоров и придет на заседание 7-го.

Это обстоятельство не помешало, однако, новому Собранию 4 числа в отсутствие короля торжественно встретить Конституцию 1791 года, то есть наиболее значительный документ, принятый предыдущим Собранием.

Ее обступили и охраняли двенадцать старейших депутатов Учредительного собрания.

— Отлично! — выкрикнул чей-то голос. — Вот они, двенадцать старцев из Апокалипсиса!

Нес Конституцию архивариус Камю; он поднялся, вместе с ней на трибуну и, показав собранию, провозгласил, подобно Моисею:

— Народ! Вот свод законов!

Началась церемония клятвы.

Все члены Собрания торжественно прошли перед трибуной; многие из них знали заранее, что эта беспомощная Конституция не просуществует и года: они клялись ради самой клятвы, потому что церемония была им навязана Три четверти тех, кто принес клятву, знали, что не сдержат своего слова.

Тем временем слух о трех принятых декретах распространился по всему городу:

Нет более титула «величество»!

Нет более трона!

Обычное кресло по левую руку от председателя!

Это было почти то же, что сказать: «Нет более короля».

Деньги, как всегда, «задрожали» в первую очередь: они невероятно упали в цене; банкиры начали испытывать беспокойство.

9 октября произошло великое событие.

8 соответствии с новым законом более не существовало главнокомандующего Национальной гвардией.

9 октября Лафайет должен был подать в отставку, а каждый из шести командиров легионов будет по очереди выполнять его обязанности.

Наступил день, назначенный для участия короля в заседании-; как помнят читатели, это было 7-е.

Вошел король.

Против всякого ожидания — так велика еще была сила привычки — при появлении короля все не только встали, не только обнажили головы, но и дружно зааплодировали.

Собравшиеся прокричали: «Да здравствует король!»

Однако вслед за тем роялисты, будто желая выразить пренебрежение новым депутатам, грянули с трибун:

— Да здравствует его величество!

По рядам представителей нации пробежал ропот неудовольствия; все взгляды обратились к трибунам, и стало понятно, что крики неслись с трибун, предназначавшихся для бывших членов Учредительного собрания.

— Ладно, господа, завтра я вами займусь! — пригрозил Кутон.

Король знаком показал, что хочет говорить.

Его выслушали.

Речь, которую он произнес, была составлена Дюпором дю Тертром весьма и весьма умело и имела огромный успех; она целиком была посвящена необходимости поддержания порядка и сплочения ради любви к Отечеству.

Председательствовал в тот день Пасторе.

Пасторе был роялистом.

Король в своей речи сказал, что нуждается в любви своих подданных.

— Мы тоже, государь, — откликнулся председатель, — нуждаемся в вашей любви!

При этих словах все Собрание отозвалось дружными аплодисментами.

Король в своей речи высказал предположение о том, что Революция окончена.

На какое-то мгновение все Собрание поверило в то, что так оно и есть.

Для этого, государь, не следовало быть добровольным королем священников и невольным королем эмигрантов!

Впечатление, которое король произвел на Собрание, немедленно захватило Париж.

Вечером король с семейством был в театре.

Он был встречен громом аплодисментов.

Многие плакали, да и сам король, как ни мало был он чувствителен, прослезился.

Ночью король написал письма всем монархам — в этих письмах он сообщал им о принятии Конституции 1791 года.

Впрочем, мы знаем, что однажды в порыве воодушевления он уже присягнул этой Конституции, когда она еще не была завершена.

На следующий день Кутон вспомнил о своем обещании, данном бывшим членам Учредительного собрания.

Он объявил, что хочет внести предложение.

Все уже знали, что представляют собой предложения Кутона.

Наступила тишина.

— Граждане! — молвил Кутон. — Я требую, чтобы это Собрание покончило с остатками привилегий: все трибуны должны быть открыты для публики.

Предложение было принято единогласно.

На следующий день народ затопил трибуны бывших депутатов и перед этой толпой тень Учредительного собрания отступила.

Как мы уже сказали, новое Собрание было настроено исключительно против знати и духовенства.

Это был настоящий крестовый поход; только на знаменах вместо «Так хочет Бог» было начертано «Так хочет народ».

9 октября, то есть в день отставки Лафайета, Галуа и Жансоне, зачитали доклад о религиозных волнениях в Вандее.

Доклад был умный, спокойный и произвел сильное впечатление.

Кто был его вдохновитель, ежели не автор?

Один весьма ловкий политик, который скоро появится на сцене, а также в нашей книге.

Собрание было склонно к веротерпимости.

Один из его членов, Фоше, потребовал лишь, чтобы государство перестало платить служителям церкви, объявившим о нежелании внять призывам государства, назначив, однако, пенсии тем из строптивых священников, кто был стар и немощен.

Дюко пошел еще дальше: он призвал к веротерпимости; он потребовал, чтобы духовенству предоставили свободу выбора, присягать или не присягать.

Еще дальше пошел конституционный епископ Тори. Он заявил, что самый отказ духовенства свидетельствует о его огромном мужестве.

Нам еще предстоит узнать о том, как святоши из Авиньона ответили на эту веротерпимость.