Олег Гончаров - Полонянин

— Сколько их было? — спросил Свенельд.

— Трое всего. Решили, что на нас и троих хватит. Двое ратников, да вот этот с ними.

— Ну а вы чего же? — Святослав взглянул на Мокшу.

— Да чего? — пожал тот плечами. — Мы же прослышали, что войско твое неподалеку, вот и осмелели.

Ратников на вилы подняли, а этого, — он кивнул на притихшего печенега, — решили к вам в становище доставить. Я и вызвался. Кони у них резвые. Быстро я до вас долетел.

— А наших людей у вас в деревне не было? — Свенельд от утреннего холодка поежился. — Нет, — ответил Мокша. — Куренек у нас маленький. Деревенька в семь дворов, сразу не разглядишь. Видно, вы стороной прошли. — А печенегам она, значит, маленькой не показалась, — вздохнул Свенельд. — Каган, — повернулся он к Святославу, — надо бы отблагодарить Мокшу и земляков его за такое рвение.

— Угу, — кивнул мальчишка и скрылся в шатре.

— А скажи-ка, скотник, — спросил воевода, — оружие в деревеньке вашей имеется?

— Да ну… — махнул рукой Мокша. — Вилы да косы, вот и оружие. Еще, правда, ненависть большая.

— Это уже немало, — кивнул Свенельд.

— Вот тебе. — Святослав появился из шатра и про тянул селянину что-то зажатое в кулаке. Тот раскрыл ладонь, и каган высыпал на нее четыре золотых кругляшка. — Ой, — изумился Мокша. — Это же денег-то сколько! — Ничего, — сказал Свенельд. — Это вам за ненависть вашу.

— Благодарствуйте, — до земли поклонился скотник. — Век доброту твою, каган, помнить буду.

— И коней себе забери, — деловито сказал Святослав. — Небось в хозяйстве сгодятся.

Снова Мокша поклон отвесил, даже ниже прежнего.

— Ступай к своим, — воевода ему сказал. — Да о кагановой щедрости им передай. И еще скажи, пусть больше печенегов не страшатся. Новый хозяин в Уличскую землю пришел. Он своих людей в обиду не даст.

— Храни вас Боги, — сказал Мокша, плюнул в сердцах на связанного печенега, неловко взобрался в седло и тронул коня.

Посмотрел ему вслед Свенельд, а как только скотник из становища выехал, повернулся к Святославу и сказал тихо:

— Зря ты ему четыре деньги сунул. С него и одной хватило бы.

— Так ведь ты же сам велел… — удивился мальчишка.

— Но не столько же, — проворчал воевода. — Ты казну свою беречь должен, а то так на всех не напасешься.

— Моя казна, — вдруг взбеленился каган, — как хочу, так и пользую.

— Воля твоя, — сказал Свенельд недовольно. А потом на стражников строго взглянул.

— А ну-ка, — поманил их, — идите-ка сюда, голубки.

Двое стражников, все это время жавшиеся в сторонке, робко подошли к воеводе.

— Ну? Что, Маренины выблядки?! Спите на карауле? — Молодому ратнику показалось, что из глаз воеводы ударила молонья.

Страшно ему стало от грозного вида Свенельдова, голова помимо воли в плечи втянулась.

— Так ведь мы… — попытался он оправдаться.

Второй стражник, постарше который, дернул его незаметно за полу плаща. Молчи, мол. Прикусил язык молодой, но поздно он спохватился, слово уже вырвалось. Понял он, что в жизни больше рта без дозволения не откроет, когда после оплеухи воеводиной из талого снега подниматься с трудом начал. В голове от удара ясно так стало, словно кулак Свенельдов из нее все думы дурные выбил. Земля только вокруг раскачивается. А так ничего. Терпимо даже.

А воевода на него орет:

— А если бы не огнищанин?! Если бы лазутчик печенежский к шатру подъехал?!

Молчит стражник. Знает теперь, что молчание — золото.

И второй молчит, словно воды в рот набрал. Он-то ученый уже. Не первый год со Свенельдом в походы ходит. Знает, что если воевода гневается, то лучше ему под руку не перечить, а еще лучше и вовсе не попадаться. Ну а коли попался… тут уж куда кривая выведет. Живым бы остаться, и то хорошо. Оттого горестным лицо его сделалось. Дескать, виноват и к смерти лютой готов. Зажмурился стражник только, когда Свенельд перед его носом кулаком своим потряс. Стоит он, в струну вытянулся, а про себя думает: «Чего уж… лепи давай… чего тянешь-то?» Но не стал воевода его боем бить. Видать, печенега полоненного постеснялся. А может, весеннее солнышко его усмирило.

А печенег связанный, увидев, что этот рус со своими творит, совсем загорился. Если своих не жалеет, то к нему, чужаку, и подавно жалости не будет. Не сдержался он. И нельзя сказать, что со страху. Просто растрясло его по дороге. Седлом о живот настучало, когда его сюда конь, словно барана стреноженного, вез. Терпеж его кончился. Он и расслабился.

— У-у-у — скривился Святослав. — Это чем так воняет-то?

Он же ростом пока еще мал, вот до него первого и долетело. Потом и Свенельд нос сморщил, и лишь стражники виду не подали, что возле шатра дерьмом засмердило.

— А печенег-то обгадился, — вдруг залился смехом каган Киевский.

Пленник говорливым оказался. Как только кляп ему изо рта вынули, он почти сразу все и выложил. Сказал, что Балдайкой его зовут. Что он не тиун, а толмач обычный. И по-нашему он говорил вполне сносно, так что нам свой толмач не понадобился.

Сказал печенег, что у Кур-хана, так он Курю называл, все разумно обустроено. Дикое Поле просторное, и по этой степи гуляют стада тучные. Барашков у людей ханских не пересчитать, кони табунами безмерными, есть и мясо, и шерсть, и сладкий кумыс. Кумыс — что-то навроде нашей сурицы, той, что мы в честь Сварога пьем, только не из коровьего, а из кобыльего молока делается. Силы от него у печенегов немерено. Одним словом, богат печенежский хан. Одно плохо — мало золота и серебра тоже немного. Нечем украсить себя во славу степных богов. Нечего им в дар преподнести. Потому боги часто гневаются, на табуны и отары мор насылают.

Только хан придумал, как с этой бедой справиться. Он зимой ближе к каганату Хазарскому перекочевывает. Там хазарские городишки грабит. Мало того что добыча немалая, так ему за то, что границы каганата в тревоге держит, еще из Царьграда приплачивают. По весне он с людьми своими обратно через Днепр переходит. И гонят печенеги свои стада к Понту. К морю бескрайнему, византийское пограничье страшить. Тут уж каган Хазарский ему золото с серебром отсчитывает. Вроде как нанимает на лето Кур-хана и народ его, чтоб свои войска в даль не посылать. Так и ходят печенеги из года в год. Летом греки им врагами, а хазары союзниками, зимой наоборот.

А попутно уличан с тиверцами печенеги пощипывают. Небогатый народец. Да ведь с поганой овцы хоть шерсти клок. А что людишек попутно прихватывают, девок да пареньков в полон забирают, так это лишний приварок. Их на торжище невольничье отправляют. Кто ж от лишка откажется? А девок наших с радостью и в Саркеле, и в Сугдее Понтийской закупают. Но самый большой закуп в Булгаре на Pa-реке. Булгары тамошние аж слюной исходят, когда русоволосых видят. Золото за них мешками отдают.