Э. Орци - Алый Первоцвет

— Если я пообещаю помочь вам, Шовлен, — любезно осведомилась она, — вы отдадите мне письмо Сен-Жюста?

— Если вы окажете мне полезное содействие сегодня вечером, гражданка, — ответил он с саркастической улыбкой, — то я отдам вам письмо… завтра.

— Вы мне не доверяете?

— Я полностью доверяю вам, дорогая мадам, но жизнь Сен-Жюста в залоге у его страны, и вам понадобится выкупить ее.

— Но я могу оказаться бессильной помочь вам, — взмолилась она, — даже если буду стараться изо всех сил.

— Это будет весьма прискорбно, — спокойно заметил Шовлен, — для вас… и для Сен-Жюста.

Маргерит содрогнулась. Она поняла, что от этого человека ей нечего ожидать милосердия. Шовлен держал в своих руках жизнь ее брата, и она знала, что он будет безжалостен, если не добьется своего.

Несмотря на душевную атмосферу зала, Маргерит ощутила холод. Трогательные звуки музыки, казалось, доносились откуда-то издалека. Набросив на плечи дорогой кружевной шарф, она, словно во сне, наблюдала за происходящим на сцене.

На мгновение ее мысли перенеслись от любимого брата, которому грозила страшная опасность, к другому мужчине, также имевшему право на ее доверие и привязанность. Чувствуя одиночество и страх за Армана, Маргерит хотела искать совета и успокоения у того, кто мог помочь ей и утешить ее. Сэр Перси Блейкни любил ее когда-то, он ее муж, так почему же она должна в одиночку проходить через это тяжкое испытание? Конечно, у него мало ума, зато достаточно мускулов. Если она приложит весь свой ум, а он — всю энергию и мужество, то им вдвоем, возможно, удастся перехитрить коварного дипломата и спасти из его мстительных лап заложника, не подвергая опасности жизнь благородного вождя героической маленькой Лиги. Сэр Перси хорошо знал и любил Сен-Жюста — Маргерит не сомневалась, что он не откажется помочь.

Шовлен больше не обращал на нее внимания. Сказав жестокое «или — или», он предоставил ей решать. Теперь он казался поглощенным волнующими мелодиями «Орфея» и кивал острой, похожей на мордочку хорька головой в такт музыке.

Стук в дверь оторвал Маргерит от ее размышлений. Это оказался сэр Перси, высокий, сонный, добродушный, со своей глупой улыбкой, которая совсем недавно так действовала ей на нервы.

— Карета ждет, дорогая, — сказал он, как обычно растягивая слова. — Вы, наверное, хотите поехать на этот дурацкий бал… Извините… э-э… мсье Шовлен — я вас не заметил.

Сэр Перси кивнул Шовлену, поднявшемуся при его появлении.

— Так вы идете, дорогая?

— Тише! Ш-ш! — зашипели отовсюду.

— Чертовская наглость! — заметил сэр Перси с добродушной улыбкой.

Маргерит тяжко вздохнула. Ее последняя надежда казалась ей развеявшейся, как дым. Она встала и набросила накидку.

— Я иду, — сказала она, не глядя на мужа.

У дверей ложи Маргерит обернулась и бросила взгляд на Шовлена, который со шляпой в руке и странной улыбкой на тонких губах готовился последовать за столь неподходящей друг другу парой.

— Аи revoir [58], Шовлен, — любезно простилась она. — Мы вскоре встретимся на балу у милорда Гренвилла.

Очевидно, проницательный француз прочел в ее глазах нечто, вызвавшее у него чувство удовлетворения, ибо он с все той же иронической усмешкой взял понюшку табаку и, почистив кружевное жабо, довольно потирал костлявые руки.

Бал, даваемый министром иностранных дел лордом Гренвиллом, был самым ослепительным торжеством года. Хотя осенний сезон только начался, все, кто занимал хоть какое-нибудь положение в обществе, ухитрились в этот день оказаться в Лондоне и блистать на этом балу в меру своих возможностей.

Его королевское высочество принц Уэльский также обещал присутствовать. Он отправился на бал прямо из оперы. Лорд Гренвилл уехал из театра после первых двух актов «Орфея», чтобы подготовиться к приему гостей. В десять часов — в те дни это считалось весьма поздним временем — украшенные экзотическими цветами и пальмами комнаты министерства иностранных дел уже были заполнены. Одна из них предназначалась для танцев, и изящные звуки менуэта служили аккомпанементом веселой болтовне и смеху большой и блестящей компании.

В небольшом зале, выходящем на лестницу, стоял хозяин дома, встречая гостей. Известные мужчины, красивые женщины, знаменитости из всех стран Европы одни за другими проходили мимо него с требуемыми тогдашней традицией поклонами и реверансами и затем, болтая и смеясь, исчезали в холле, приемной и комнате для игры в карты.

Неподалеку от лорда Гренвилла Шовлен в своем неизменном черном костюме, склонившись на стол, обозревал блестящее собрание. Он отметил, что сэр Перси и леди Блейкни еще не прибыли, и его светлые проницательные глаза устремлялись на дверь при каждом появлении очередного гостя.

Шовлен пребывал в изоляции — посланник революционного правительства Франции едва ли мог рассчитывать на популярность в Англии в то время, когда новости об ужасной сентябрьской резне и разгуле террора и анархии начали проникать через Ла-Манш.

В качестве официального лица он был вежливо принят английскими коллегами: мистер Питт обменивался с ним рукопожатиями, лорд Гренвилл неоднократно принимал его у себя, но более интимные круги лондонского общества полностью его игнорировали — женщины открыто поворачивались к нему спиной, а мужчины, не занимавшие официальной должности, не подавали ему руки.

Но Шовлена мало беспокоили эти светские недоразумения — он считал их незначительными инцидентами в своей дипломатической карьере. Горячо любя свою страну и с фанатичной преданностью служа делу революции, Шовлен презирал всякое социальное неравенство, что делало его нечувствительным к пренебрежению, с которым он столкнулся в туманной, чопорной и старомодной Англии.

Шовлен твердо верил, что все французские аристократы были злейшими врагами франции, и мечтал видеть их униженными всех до единого. В царстве террора он одним из первых выразил свирепое желание, «чтобы у аристократов имелась одна голова на всех, дабы ее можно было отсечь простым ударом гильотины». Поэтому каждого французского дворянина, сумевшего бежать за границу, Шовлен рассматривал как законную добычу гильотины, несправедливо отнятую у нее. Несомненно, что эти роялистские эмигранты, попав за рубеж, сразу же начинали возбуждать гнев против Франции. Бесконечные заговоры плелись в Англии, Бельгии, Голландии с целью побудить какую-нибудь из великих держав послать войска в революционный Париж, освободить короля Людовика и перевешать кровожадных вождей этой чудовищной республики.

Таким образом, не приходилось удивляться, что романтическая и таинственная личность Алого Пимпернеля вызывала у Шовлена лютую ненависть. Этот человек и руководимая им шайка молодых наглецов, располагающие немалыми деньгами, а также необычайной смелостью и ловкостью, сумели вывезти из Франции сотни аристократов. Девять десятых эмигрантов, принятых с почетом при английском дворе, были обязаны своим спасением Лиге Алого Пимпернеля.