Артуро Перес-Реверте - Мыс Трафальгар

– С вашего разрешения, мой капитан, – говорит Фатас. – Люди построены на шканцах.

Карлос де ла Роча кивает, поправляет золоченую шпагу на поясе и украдкой бросает взгляд на свои поношенные чулки – не слишком ли бросается в глаза штопка. Да нет, почти незаметна. Перед боем он никогда не надевает сапог – с тех пор, как во время сражения при Сан-Висенте (тому – мать пресвятая богородица – уже восемь лет) осколок картечи угодил ему в ногу, и лекарю, чтобы добраться до раны, пришлось разрезать сапог. А сапоги стоят столько, что не приведи господь.

– Что ж, пойдем почитаем им букварь, – со вздохом произносит капитан.

С высоты правого трапа ахтердека – толстенная бизань за спиной покряхтывает под напором парусов и вант – де ла Роча оглядывает палубу. Люди построены (даже относительно четко, если принять во внимание обстоятельства) по бригадам и вахтам, они заняли собой все шканцы и полутораметровой ширины шкафуты по обе стороны, до самого бака; комендоры взобрались на консоли для боеприпасов и на лафеты пушек, еще крепко принайтовленных на своих местах у задраенных портов. Даже марсовые из «вороньих гнезд» свесились пониже, держась за снасти, и внимательно следят за тем, что происходит на палубе. Там-сям среди штатских лохмотьев рекрутов виднеются, придавая этому сборищу некую видимость дисциплины, коричневые холщовые мундиры и красные шапки морских пехотинцев и комендоров, синие формы сухопутных артиллеристов, белые кафтаны солдат Кордовского и Бургосско-го полков и синие с желтыми отворотами – каталонских добровольцев, восполняющих нехватку людей на борту (как говорится, и на том спасибо, хотя многих укачивает и рвет как свиней). Расчеты первой и второй батарей тоже поднялись на палубу вместе со своими капралами и офицерами; здесь также плотники, конопатчики, коки и все остальные; в общей сложности семьсот шестьдесят один человек (с капитаном – семьсот шестьдесят два). Их строй занимает всю палубу до первых носовых орудий, а над их головами – сплетение целого леса мачт и реев, парусины и снастей; оно колышется в такт волнению, и под бейфутами все деревянные части стонут, будто корабль заранее оплакивает свою судьбу. Даже хирург, его помощники и кровопускатели высунули головы из люка. Опытный глаз капитана по одежде и выражению лица мгновенно отличает бывалых моряков (которые не захотели, а вероятнее всего – не сумели удрать) от новичков, завербованных насильно: вытаращенные глаза, бледная кожа, раскрытые в оцепенении или от страха рты – рядом с лицами, выдубленными солнцем и морской солью, с мозолистыми руками и выражением безропотной покорности судьбе во взгляде – оно присуще людям, уже закаленным морем и войной. По крайней мере, мысленно утешает себя де ла Роча, больше трети команды – народ, уже прошедший огонь и воду, и большинство из них знает свое дело как следует. Или почти как следует. А вот многим из новичков, к сожалению, так и не суждено его освоить.

И все-таки, думает капитан, какой же Королевский флот был у нас еще недавно: мореходные училища, мастерские, изготовлявшие часы и приборы – навигационные, астрономические, геодезические; современные верфи в Гаване, Эль-Ферроле и Картахене, способные построить фрегат всего за полтора месяца. Еще шесть лет назад, через два года после того, как нам задали перцу при Сан-Висенте, у нас было семьдесят девять линейных кораблей, и некоторые из них англичане почитали (что уже само по себе – выражение почтения, когда речь идет об этих собаках) лучшими в мире. Теперь половина этих кораблей гниет на приколе из-за недостатка средств, а на тех, что еще способны держаться на воде (и которые мы еще не отдали французам), ходят те же, что и всегда: мы. Начальники и офицеры, получающие мизерное жалованье, без всяких стимулов, хотя многие из них – морские инженеры, математики, астрономы и ученые, уважаемые во всей Европе. Просто великолепно. И хотя, несмотря на заполонившие королевство небрежение и бюрократию, они несут (то есть мы несем) свою службу, движимые понятиями о чести и долге, нельзя требовать этого от матросов, лишенных денег, медицинской помощи и лекарств, или от рыбаков, шарахающихся от военного флота как от чумы. Или от комендоров, или от опытных моряков, дезертирующих, чтобы не попасть на корабль и избежать тягот и лишений жизни на борту и нищеты для себя и своих семей: они предпочитают законтрактоваться в сухопутные войска или военные флоты других стран, в том числе Франции. Короче, с ними всегда обращаются согласно старинному и зловещему испанскому уставу, гласящему: «Не по совести, а по изволению».

Но даже при таком положении вещей они сражаются как надо. Карлос де ла Роча не раз видел это – видел вот этих людей или других таких же, как они. Перепуганные, неуверенные, они думают: господи, что я тут забыл, почему не остался дома, – но под огнем, когда все становится так просто – чтобы остаться в живых, нужно драться, – и сквозь страх, кровь и боль пробиваются отвага, злость и ненависть к врагу, осыпающему тебя ядрами, иногда все меняется. Сильно меняется. Три месяца назад, в бою у мыса Финистерре, люди, поначалу такие же неопытные, как эти нынешние рекруты, и проведшие в море лишь недолгое время, сражались целый день в тумане, сражались отчаянно–и заставили англичан отступить. Кстати (и де ла Роча один из многих испанских моряков, которые так думают, потому что борьба с врагом совместима со здравым смыслом), винить во всем одних только англичан нельзя. Да – Испанию и ее военный флот привели к их нынешнему коматозному состоянию большие интересы других стран, но также и свары между разными шишками на ровном месте, низкие придворные интриги, чьи-то личные страхи, а более всего – абсолютная бесталанность правительства, отданного в руки Мано-лито Годоя (у других есть Питт, Талейран или Меттерних [38] Уильям Питт-младший (1759-1806) – премьер-министр Великобритании в 1783-1801 и 1804-1806 гг., лидер т. н. новых тори, один из главных организаторов коалиций европейских государств против революционной, а затем наполеоновской Франции. Шарль Морис Талейран-Перигор (1754-1838) – французский дипломат, министр иностранных дел в 1797-1799 (при Директории), в 1799-1807 (в период Консульства и империи Наполеона I), в 1814-1815 (при Людовике XVIII) гг. Клеменс Меттерних-Виннебург (1773-1859) – князь, министр иностранных дел и фактический глава австрийского правительства в 1809-1821, канцлер в 1821 –1848 гг. , а вот у нас – Годой). Лишь таким образом можно понять, как мы оказались в этом зловещем тупике: чтобы сохранить нейтралитет перед лицом Англии, пришлось заплатить кучу денег Франции, а это неминуемо привело к войне с той же Англией. А еще раньше нежелание признать реальное положение вещей, цеплянье за фальшивый, как свинцовая золотая монета, мир сделало жертвами бесчисленных нападений испанские суда, которые шли из Америки, битком набитые грузами и пассажирами, недостаточно вооруженные, и становились легкой добычей для английских боевых кораблей, пока Годой – ах, мсье, ах, Ваше Превосходительство, господин консул – переписывался с парижским недомерком, а Испания тем временем катилась в тартарары. Что же до англичан, то уже в прошлой войне с республиканской Францией (когда Людовику XVI и его подруге жизни, гражданке Капет [39] Имеется в виду королева Мария Антуанетта (1755-1793) – французская королева, жена (с 1770 г.) Людовика XVI. Дочь австрийского императора. С начала Французской революции вдохновительница контрреволюционных заговоров и интервенции. По решению суда казнена. , оттяпали головы этой новомодной машинкой) сыны коварного Альбиона оказались плохими союзниками – мелочными, неверными и жестокими, а уж теперь, когда они в роли врагов, и подавно хорошего не жди. Капитан «Антильи» знает это, что называется, из первых рук, потому что, помимо сражений и многих лет жизни в море, он был вместе с адмиралом Лангарой и его английским коллегой Худом в 1793 году в Тулоне, когда испанская и английская эскадры пытались помочь этому городу, восставшему против Республики. Кстати, «помочь» – это в данном случае эвфемизм, поскольку, в то время как испанцы дрались на суше и старались спасти людей, англичане только грабили, рушили и жгли то, что не могли унести с собой. Как, впрочем, они поступают всегда. Сукины дети.