Эндрю Ходжер - Храм Фортуны

Несколько секунд царила почти полная тишина, лишь беззаботные птички распевали свои песенки в кронах деревьев да легкий, теплый ветерок шелестел зелеными листьями.

Все смотрели на Ливию и Тиберия и молчали. Те тоже стояли неподвижно, словно, сраженные горем, были не в силах произнести хотя бы слово. Пауза уж слишком затягивалась. Сенатор Сатурнин медленным движением приподнял полу тоги и набросил ее на голову, выражая свою скорбь. Его примеру последовали еще несколько человек, замелькали пурпурные полосы сенаторских одежд, взлетевших над толпой. Тиберий несколько раз с усилием шевельнул губами и глухо произнес:

— Римский сенат и народ, плачьте. Наш отец император Цезарь Август скончался.

Из толпы послышались крики, стоны и завывания; люди били себя кулаками в грудь, рвали волосы, закрывали лица тогами.

— Хвала богам, — продолжал Тиберий, по-прежнему ни на кого не глядя, — я успел вовремя, чтобы услышать последние слова моего отца, закрыть ему глаза и вложить в рот монетку, дабы в Подземном царстве ему было чем заплатить перевозчику душ Харону. Я обещал и поклялся, что выполню его волю, которую он выразил в своем завещании.

— Можем ли мы узнать, каковы были последние слова нашего мудрого цезаря? — спросил вдруг сенатор Сатурнин, продвигаясь вперед.

— Да, — после некоторого раздумья медленно ответил Тиберий. — Он спросил нас, хорошо ли, по нашему мнению, он сыграл свою жизненную роль. А когда мы ответили, что трудно было бы сделать это лучше, цезарь сказал: «Что ж, тогда представление окончено. Похлопайте».

Ливия зарыдала, Тиберий обнял ее за плечи и прижал к себе. У многих на глазах тоже появились слезы. Сенатор Курций Аттик сделал шаг вперед.

— Это еще не все, — сказал он, дрожащим, срывающимся голосом, чуть сдвинув тогу с головы. — В свой последний миг наш цезарь взял за руку свою верную, преданную жену и прошептал: «Ливия, помни, как жили мы вместе. Будь здорова и прощай». С этими словами он и умер.

Рыдания звучали все громче, экстаз охватывал толпу. Сумерки уже почти сгустились, слуги принесли связки факелов, и теперь кроваво-красные языки пламени плясали в воздухе, разбрасывая вокруг причудливые блики...

После того, как первые эмоции несколько поутихли, Тиберий сухо пригласил почтенных сенаторов собраться немедленно на что-то вроде малого заседания, дабы принять несколько важных и первоочередных решений, касавшихся подготовки к погребению Августа, а также некоторых, не терпящих отлагательств, государственных дел.

Сатурнин должен был там присутствовать, и он попросил Сабина и Луция Либона, который по молодости лет еще не имел права носить сенаторскую тогу с пурпурной каймой, подождать у него на квартире. Гней Сентий обещал сразу же по окончании заседания вернуться и обсудить с ними создавшуюся ситуацию. Он даже не успел выслушать рассказ трибуна о судьбе Фабия Максима и пропаже завещания, ибо Тиберий не терпящим возражений голосом предложил немедленно приступить к делам и смирить свою глубокую скорбь, памятуя о том, что на них сейчас возложена забота о благе страны.

Сабин и Либон отправились в дом, который занимал Сатурнин, приказали принести вина и уселись в триклинии, изредка тихо переговариваясь. Похоже было, что каждый из них погружен в свои мысли и не замечает присутствия другого.

Сатурнин вернулся через полчаса, угрюмый и озабоченный. Он устало опустился на стул и прикрыл глаза.

— Ну, что? — не выдержал Либон.

Сабин с каменным лицом сидел в углу. Он чувствовал, что произошло что-то крайне неприятное. Но что? Ведь Тиберий же обещал Августу подчиниться его воле? Да, но где эта воля? В завещании, которое украли у Фабия Максима? Сумеет ли Тиберий устоять под нажимом Ливии, захочет ли теперь признать Агриппу Постума законным преемником покойного цезаря?

В голове у трибуна все плыло и кружилось, мысли путались. О, Фортуна, вот оно твое пресловутое колесо. Сегодня так, завтра иначе, послезавтра — вообще все становится с ног на голову...

Его размышления прервал Сатурнин.

— Так что ты хотел мне сообщить? — спросил он, открывая глаза и поворачивая голову. — Говори сначала ты, а потом я расскажу, как прошло заседание. Это, конечно, государственная тайна, — усмехнулся он криво, — как трижды подчеркнул достойный Тиберий, но, полагаю, что с вами я могу ею поделиться. Если уж Август вам полностью доверял, то не пристало его приемному сыну быть более подозрительным. Начинай, трибун.

Сабин коротко пересказал то, что узнал от Корникса. В продолжение его отчета сенатор несколько раз нахмурился и покачал головой. Его пальцы нервно сжимались и разжимались, подбородок чуть подрагивал.

Либон слушал с открытым ртом, время от времени судорожно глотая слюну. Его большие красивые глаза, казалось, сейчас выпадут из орбит.

— Так, — подвел итог Сатурнин, когда трибун закончил рассказ. — Так... Что ж, снова они нас опередили. До каких же пор эти убийцы будут безнаказанно вершить свои преступления?

Он порывисто встал на ноги и заходил по комнате, резкими движениями руки словно сметая с пути все преграды.

— Ситуация крайне сложная, — сказал он через несколько секунд. — Остается рассчитывать только на слово Тиберия...

— А что говорил Тиберий на заседании? — спросил Сабин с тревогой.

Сатурнин остановился и посмотрел на него отрешенным взглядом своих серых глаз.

— На заседании? — повторил он задумчиво. — На заседании не присутствовала почтенная Ливия — по закону женщины не имеют права участвовать во встречах сенаторов, а потому Тиберий вел себя сдержанно и разумно.

Он перечислил заслуги покойного, распорядился организовать погребальное шествие, для подготовки траурной церемонии в столицу отправили людей. Потом назначил своего сына Друза командующим Данувийской армией и приказал ему утром выехать в расположение легионов и поставить под контроль ситуацию в провинции.

Затем посетовал — не знаю, насколько искренне — на злую судьбу, которая одновременно лишила его отца и взвалила на его сгорбленные старческие дряхлые плечи заботу о целой огромной Империи. Он заявил, что до оглашения завещания цезаря вынужден принять на себя тот минимум власти, который даст ему возможность сохранить спокойствие и порядок в государстве, и слезно умолял достойных и мудрых сенаторов всячески помогать ему словом и делом. Это была очень трогательная речь. Если Тиберий говорил искренно — он не так плох, как я о нем думал.

Сатурнин замолчал и снова заходил по комнате.

— Что мы будем делать? — спросил Сабин. — Ведь нельзя же просто так сидеть и ждать?

— А есть другой вариант? — пожал плечами Сатурнин. — Возможно, Тиберий действительно хочет выполнить волю Августа, но не желает сейчас вступать в конфликт с Ливией, и отложил это до возвращения в столицу. А если нет — тут уж ничего не поделаешь. Разве что можно выкрасть Агриппу с Планации и отвезти его к Германику. Но я сомневаюсь, что тот станет бунтовать против Тиберия, не имея на руках официального документа, в котором цезарь объявлял бы Постума своим наследником. Кроме того...