Эндрю Ходжер - Храм Фортуны

В дверь вошли несколько человек — две жрицы-весталки, один из старших понтификов и любимые вольноотпущенники Августа — Полибий и Гиларион. Последний нес на золотом подносе две небольшие тетради и три запечатанных пергаментных свитка. Это и было завещание цезаря.

По просьбе Тиберия консул Помпеи занял место на трибуне, перед ним разложили документы. Все с нетерпением ждали, пока тучный Помпеи отдышится, раскроет первую тетрадь и прокашляется. В повисшей в зале абсолютной тишине гулким эхом отражались от мраморных стен слова завещания, произносимые консулом:

— Так как жестокая судьба лишила меня моих сыновей Гая и Луция, пусть моим наследником в размере двух третей будет Тиберий Цезарь...

Этого, собственно, все и ждали, но форма, в которой было высказано пожелание Августа, многих поразила. Ведь он совершенно ясно дает понять, что лишь по необходимости назначает преемником Тиберия, просто потому, что больше некого.

Сенаторы возбужденно зашевелились, перешептываясь. "Германик... Постум... " — полетели по залу тихие слова.

Тиберий, нахмурившись, крепко сжав челюсти, молчал. Очередное унижение. «Как же мог Август написать такое? Так опозорить меня здесь, в курии? — подумал он. — Конечно, он принял это решение скрепя сердце, и мне известна его истинная воля. Но ведь в моей власти сейчас сделать так, чтобы Сенат поступил, как угодно мне, а не Цезарю».

И тут впервые мрачный подозрительный Тиберий ощутил то упоение, которое дает возможность навязывать другим свою волю, подчинять их себе. И хотя он поспешил отогнать от себя эту мысль, ему было приятно чувствовать свою силу.

Консул, после короткой паузы, продолжал читать, смущенно покашливая. Он никак не хотел вызвать гнев Тиберия и — знай только, что тут будет написано — отказался бы от почетной обязанности огласить завещание принцепса.

— Далее я хочу, чтобы наследницей в размере одной трети была признана моя любимая жена Ливия Друзилла, если сенат не сочтет нужным выдвинуть какие-либо возражения...

— Не сочтет! — крикнул со своего места Курций Аттик. — Да здравствует Ливия Августа!

Многие сенаторы зааплодировали и присоединились к этим крикам. Тиберий недовольно поморщился. В нескольких футах от него сидел Гней Сентий Сатурнин, на его лице застыло презрительное выражение. Гатерий демонстративно зевнул.

Консул Помпеи подождал, пока шум стихнет, и вновь поднес к глазам документ:

— Во второй степени я назначаю моими наследниками Германика и его детей — в размере двух третей и сына Тиберия Цезаря Друза — в размере одной трети.

Ни слова об Агриппе Постуме.

Затем последовало перечисление дальнейших наследников — дальних родственников и друзей Августа. Но эти имена он указал в завещании скорее в знак своего доброго к ним расположения и из вежливости, ибо было очень сомнительно, что они дождутся своей очереди.

Ни слова о дочери Юлии и внучке, которые находились в ссылке.

Затем консул отложил первую тетрадь и раскрыл вторую. Тут были указаны денежные подарки, которые цезарь завещал выплатить от своего имени.

Четыреста тысяч ауреев римскому народу, тридцать пять тысяч — трибам, по десять золотых — преторианцам, по пять — солдатам городских когорт, по три — каждому легионеру. Выплатить немедленно и единовременно.

Остальные суммы, предназначенные различным чиновникам и друзьям, — в размере не более двухсот ауреев — должны были быть розданы через год. В оправдание Август ссылался на то, что его личное состояние крайне невелико, и даже прямым наследникам он оставляет всего полтора миллиона. Он просил учесть, что большая часть имевшихся в его распоряжении средств была потрачена на благо государства.

И только здесь, словно вспомнив, цезарь просил ни в коем случае не хоронить останков своей дочери и внучки в родовой усыпальнице, когда те перейдут в Царство теней.

Впрочем, немногие из собравшихся в Юлийской курии обратили на это внимание. Все были заняты другим — обсуждали суммы денежных подарков.

— Поскупился цезарь, — шепнул Аттик Сильвану. — Я не верю, что он был так беден.

Сатурнин наклонился к уху сидевшего рядом с ним Гатерия.

— Не очень-то обрадуются легионеры, — сказал он. — Особенно из германской армии. Они явно рассчитывали на большее.

Гатерий пожал плечами.

— Цезарь мудро поступил, что не стал их баловать. Это могло бы привести к очень опасным последствиям. Солдат нужно не покупать, а вербовать.

Сатурнин с сомнением покачал головой. Старый республиканец Гатерий мыслил другими категориями.

А консул Секст Помпеи тем временем развернул первый пергаментный свиток и огласил собственноручно составленный цезарем список его деяний. Август просил, чтобы этот текст был вырезан на медных досках и установлен у входа в его мавзолей.

В оставшихся двух свитках были различные государственные записи и реестры: сколько где служит солдат, сколько денег в государственной казне и личном цезарском ларце, сведения о налогах и тому подобное.

Закончив читать, Помпеи передал документы специальной комиссии и сошел с трибуны. В курии на некоторое время установилось затишье. Все осмысливали только что услышанное.

Сатурнин тоже думал над этим, однако его неотступно преследовали и другие мысли, от которых он никак не мог отрешиться, хотя и считал такую слабость недостойной настоящего римлянина.

Дело в том, что еще тогда, в Нолах, Луций Либон привез ему тревожные известия о его семье. Проконсул Африки сообщал, что никто не прибыл к нему в назначенное время, и выражал опасение, не случилось ли чего. Похоже было, что «Сфинкс» со всеми, кто находился на борту, бесследно исчез.

Сатурнин корил себя за то, что приказал отплыть поскорее, не дожидаясь каравана александрийских галер, который обычно сопровождает военный эскорт, и подверг опасности жизни своих близких. Неужели они попали в руки пиратов? Об этом даже думать не хотелось. Но сейчас Гней Сентий Сатурнин не мог ничего предпринять — решалась судьба Рима, решалось, к кому попадет верховная власть, и он не имел права ставить свои личные дела над государственными. Зато Либон, не скованный подобными принципами, просто сходил с ума от всевозможных предположений и вынужденного бездействия. Сатурнин действительно начинал опасаться за его рассудок, и решил в ближайшее время позволить юноше организовать поиски, не пожалев для этого денег.

Его размышления прервал звук тяжелых шагов — это Тиберий встал со скамьи и медленно двинулся к трибуне. Его сопровождали аплодисменты сенаторов; сначала довольно жидкие, они постепенно перерастали в настоящую овацию.

«И это римляне! — с презрением подумал Сатурнин. — Они уже готовы на брюхе ползать перед тем, кого еще вчера высмеивали и ненавидели. Ну, подождите же, вы сами выбираете себе палача, который будет топтать вас, как жалких козявок, случайно попавшихся под ноги».