Густав Эмар - Введение. Страница из моей жизни

— Все это отлично, — отвечал я, — благодарю вас за труд, который вы на себя приняли, но что мне теперь делать с индейцем?

— Как что? — вскричал он с удивлением, — я хочу, чтобы вы с него сперва взыскали, да примерным образом, чтобы он долго помнил; потом, так как вы его наняли проводником в Бразилию и он уже получил вперед часть условленной платы, он должен исполнить честно свое обещание, как условились.

— Признаюсь, я не слишком-то доверяю его будущему поведению.

— Ошибаетесь, вы не знаете покоренных индейцев; если вы его хоть раз накажете примерно, то он станет, поверьте мне, отлично и верно служить вам.

— Охотно! Но это наказание, какого бы рода оно ни было, я не могу сам исполнить.

— Не беспокойтесь! Вот наш друг, дон Торрибио, позаботится об этом, у него не такое сердце, как у вас.

— К вашим услугам, — сказал дон Торрибио.

Мы остановились в это время перед пленником. Бедняжка — он, без сомнения, знал, что ему угрожало, — был не в своей тарелке и имел пристыженный вид; он был крепко привязан лицом к дереву.

Мы сошли с лошадей.

— Слушай, picaro, — сказал дон Зено индейцу, — этот кабальеро нанял тебя в Буэнос-Айресе, а ты не только его подло оставил в пампе, но еще и обокрал; ты заслуживаешь наказания и получишь его. Добрейший дон Торрибио, потрудитесь, пожалуйста, дать пятьдесят ударов лассо по плечам этого мошенника, да почувствительнее.

Индеец ничего не отвечал. Гаучо приблизился и старательно, как делал все, поднял лассо, которое со свистом опустилось на плечи несчастного и оставило на них синеватую полосу.

Венадо не пошевельнулся, даже не вскрикнул; казалось, он обратился в бронзовую статую, так был он равнодушен и неподвижен силой воли и стоицизмом.

Я внутренне страдал за него, по не смел вмешаться, убежденный в справедливости этого наказания.

Дон Кабраль бесчувственно считал удары, по мере того как они падали.

При одиннадцатом показалась кровь.

Гаучо не остановился.

Индеец, хотя его тело и вздрагивало под ударами все более и более ускоренными темпами, сохранял свое ненарушимое спокойствие.

Я невольно удивлялся мужеству человека, который успевал подавить свои страдания и удерживать малейший знак мучительной боли.

Гаучо, не пропустив ни одного, дал пятьдесят ударов, к которым был присужден проводник неумолимым доном Зено; при тридцать втором, несмотря на все свое мужество, индеец лишился чувств, но это, как я ни просил, не прекратило наказания.

— Остановитесь, — сказал дон Кабраль, когда число было отсчитано сполна, — развяжите его.

Веревки были разрезаны, тело бедняги, которое поддерживалось только ими, упало неподвижно на песок.

Квино приблизился тогда, натер бычачьим жиром и водой с уксусом раны индейца, накинул на него пончо и оставил его в таком положении.

— Ведь этот человек в обмороке! — вскричал я.

— Ба, ба! — сказал дон Зено, — не беспокойтесь о нем, у этих чертей кожа очень крепка; через четверть часа он уже не будет помнить ударов. Пойдемте обедать.

Эта холодная жестокость возмутила меня, но я удержался от всех замечаний и вошел в ранчо; я еще был новичок; позже я должен был присутствовать при сценах, перед которыми эта была детской забавой.

После обеда, продолжавшегося против обыкновения довольно долго, дон Зено велел сыну дона Торрибио, Квино, привести проводника.

Несколько минут спустя он вошел; дон Кабраль пристально и внимательно посмотрел на него, потом обратился к нему с такими словами:

— Признаешь ли ты справедливым наказание, к которому я присудил тебя?

— Признаю, — отвечал глухим голосом индеец, нисколько не колеблясь.

— Тебе также небезызвестно, что я знаю, как тебя найти, где бы ты ни спрятался.

— Знаю.

— Если по моей просьбе этот господин согласится простить тебя и возьмет опять в услуженье к себе, будешь ли ты ему верен?

— Да, но с условием.

— Я не хочу от тебя никаких условий, мошенник, — грубо возразил дон Зено, — ты заслуживаешь виселицы.

Индеец опустил голову.

— Отвечай на мой вопрос.

— На какой?

— Будешь ли ты верен?

— Буду.

— Посмотрю, что ты заслужишь, наказание или награду; я рассчитаюсь с тобой, слышишь?

— Слышу.

— Теперь слушай! Ты с господином отправишься завтра на рассвете; нужно, чтобы через девять дней он был в фазенде 6рио д'Уро. Ты ее знаешь?

— Знаю.

— Успеет ли он доехать туда?

— Доедет.

— Не нужно двусмысленностей между вами, ты отлично понимаешь меня, я хочу, чтобы этот господин через девять дней приехал здрав и невредим в фазенду рио д'Уро и чтобы все его вещи были целы.

— Я уже обещал, — отвечал холодно Венадо.

— Хорошо, выпей водки, чтобы оправиться от ударов, и пошел спать.

Проводник схватил кружку, которую ему подал дон Кабраль, с видимым удовольствием опорожнил ее залпом и ушел, не говоря ни слова.

Когда он вышел, я обратился к дону Зено с самым равнодушным видом, который только мог принять.

— Все это отлично, — сказал я ему, — но уверяю вас, сеньор, что, несмотря на его обещания, нимало не доверяю этому негодяю.

— Напрасно, — отвечал дон Зено, — он вам будет служить верно не из усердия, но из боязни, что еще лучше; он очень хорошо знает, что если с вами случится что-нибудь, то будет обязан дать мне строгий отчет в своих поступках.

— Гм! — пробормотал я, — это не очень-то успокоительно, но отчего, если вы, как сами дали понять мне, направляетесь к пограничным бразильским укреплениям, не хотите, чтобы я поехал с вами?

— Я хотел это сделать; к несчастью, некоторые причины, объяснение которых бесполезно, лишают меня возможности исполнить мое предположение; однако надеюсь увидеть вас в фазенде рио д'Уро, куда я, по всей вероятности, приду раньше вас. Во всяком случае, вы будете так добры, что останетесь там до тех пор, пока я вас не увижу, и тогда, может быть, отблагодарю вас за важную услугу, которую вы оказали мне.

— Я вас подожду, потому что вы желаете этого, сеньор, — отвечал я, безропотно покоряясь этой новой остановке, — но не для того, чтобы напомнить вам случай, на который намекаете вы, но чтобы короче познакомиться с вами.

Дон Зено протянул мне руку, и разговор сделался общим.

На другой день я встал с восходом солнца и, простившись с хозяевами, которые так хорошо меня приняли и с которыми я не думал более увидеться, уехал из ранчо, не застав дона Зено Кабраля: он выехал гораздо раньше моего пробуждения.

Несмотря на уверения дона Торрибио и дона Кабраля, я мало доверял своему проводнику и велел ему ехать впереди меня, чтобы при первом подозрительном движении размозжить ему голову.

Мое путешествие продолжалось, таким образом, при довольно странных обстоятельствах: я находился в незнакомой стране, далеко от всякой помощи, во власти индейца, наглая измена которого была так ясно доказана и от которого я не мог ожидать ничего хорошего.