Вальтер Скотт - Кенилворт

— Увы, милорд! — воскликнул с искусно разыгранным волнением Варни, а затем снова принял унылый вид, уже обративший на себя внимание Лестера.

— «Увы»? — повторил Лестер. — Но почему же увы, сэр Ричард? И это все, что может сказать новоиспеченный рыцарь в ожидании предстоящей ему благородной схватки? Или твое «увы» означает, что ты хочешь увильнуть от столкновения? В таком случае можешь оставить замок или присоединиться к моим врагам — как тебе больше нравится.

— Нет, милорд, — ответил его наперсник. — Варни будет сражаться и умрет за вас. Простите меня, если из любви к вам я гораздо яснее вижу те непреодолимые трудности, которые вас окружают, чем вам позволяет их видеть ваше благородное сердце. Вы сильны, милорд, и могущественны, но — не сочтите за обиду — вы сильны и могущественны только благодаря отраженному свету королевской благосклонности. Пока вы любимец Елизаветы, вы, за исключением титула, ничем не отличаетесь от истинного государя. Но достаточно ей лишить вас тех милостей, которые она даровала вам, и вы увянете быстрее тыквы Пророка. Выступите против королевы — и я не говорю уже о том, что вся нация, все это графство отшатнется от вас, — я утверждаю, что даже в этом самом замке, среди ваших вассалов, родственников и слуг вы будете узником, мало того — обреченным на смерть узником, стоит ей сказать лишь слово. Вспомните о Норфолке, милорд, о могущественном Нортумберленде, о блистательном Уэстморленде, — подумайте обо всех, кто поднимал голову против этой мудрой государыни. Они или казнены, или заточены в темницу, или изгнаны. Трон Елизаветы, в отличие от других, не могут низвергнуть даже объединенные усилия могучих вельмож, ибо он опирается на любовь и преданность народа. Если б вы пожелали, то могли бы разделить его с Елизаветой; но ни ваша, ни любая другая сила — своя или заморская — не смогут опрокинуть или хотя бы пошатнуть его.

Он замолчал, и Лестер со злобой отшвырнул свою карманную книжку.

— Может быть, ты и прав, — сказал он, — и откровенно говоря, мне безразлично, верность или трусость внушает тебе такие предчувствия. Но по крайней мере никто не посмеет сказать, что я сдался без борьбы. Распорядись, чтобы те из моих приближенных, которые служили под моим начальством в Ирландии, постепенно собрались в малой крепости,

Пусть наши приверженцы и друзья держатся наготове и вооружатся, как будто ожидают вылазки сторонников Сассекса. Внуши горожанам какие-нибудь опасения; пусть они тоже вооружатся и будут готовы по сигналу напасть на королевскую стражу и обезоружить ее.

— Позвольте напомнить вам, милорд, — возразил Варни с тем же печально-соболезнующим видом, — что вы даете мне приказ подготовить разоружение королевских телохранителей. Это акт государственной измены, но тем не менее я повинуюсь вам.

— Все равно, — с отвагой отчаяния ответил Лестер. — Все равно. Позади меня позор, впереди гибель, я должен идти вперед.

Наступила новая пауза, которую наконец прервал Варни.

— Настала минута, которой я давно опасался. Либо я, как неблагодарное животное, соглашусь стать свидетелем падения лучшего и благороднейшего из лордов, либо я должен поведать то, что охотнее схоронил бы в глубочайшем забвении. Я предпочел бы, чтобы вы узнали обо всем от кого угодно, лишь бы не от меня.

— О чем ты говоришь или что ты хочешь сказать? — спросил граф. — Нам нельзя тратить время на слова, когда пришла пора действовать.

— Моя речь, будет краткой, милорд, — дай бог, чтобы таким же кратким был ваш ответ! Ваш брак — это единственная причина, угрожающая разрывов с королевой, не так ли?

— Ты знаешь, что это так! К чему же твой праздный вопрос?

— Простите меня, милорд, но я задал вопрос неспроста. Человек может рисковать своим достоянием и жизнью ради того, чтобы сохранить драгоценный алмаз, милорд, но не благоразумно ли было бы сначала взглянуть, нет ли в нем изъяна?

— Что это значит? — воскликнул Лестер, пристально глядя на своего слугу. — О ком ты осмеливаешься говорить?

— О… к несчастью, милорд, я вынужден говорить о графине Эми; и я буду говорить о ней, даже если ваша светлость убьет меня за мое усердие.

— Ты, кажется, этого дождешься, — сказал граф, — но продолжай, я послушаю, что ты скажешь.

— Тогда, милорд, я возьму на себя эту смелость. Моя жизнь мне так же дорога, как ваша. Мне не нравятся тайные дела миледи с этим самым Эдмундом Тресилианом. Вы знаете его, милорд. Вы знаете, как сильно он был увлечен ею, и вашей светлости стоило немалых усилий преодолеть его влияние. Вам известно также, с каким ожесточением он выступал против меня в защиту этой леди, преследуя лишь одну цель: довести вашу светлость до открытого признания вашего брака — вашего несчастнейшего брака, иначе я не могу назвать его, и миледи любой ценой желает вынудить вас к тому же.

Лестер сдержанно улыбнулся.

— У тебя хорошие намерения, сэр Ричард, и ты, видимо, готов был бы пожертвовать не только своей честью, но и честью кого угодно, лишь бы уберечь меня от шага, который ты считаешь таким ужасным. Но запомни, — сурово и решительно произнес он, — ты говоришь о графине Лестер.

— Помню, милорд. Но я делаю это ради блага, графа Лестера. Мой рассказ только начался. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что с того самого момента, как Тресилиан вмешался в дело графини, он действовал с ее согласия.

— Ты несешь сущую чушь, Варни, и притом с важным видом проповедника. Где и как могли они встречаться?

— К несчастью, милорд, я могу ответить вам даже слишком точно. Как раз перед тем, как жалоба. Тресилиана была подана королеве, я, к своему крайнему изумлению, встретил его у боковой калитки Камнор-холла.

— Ты встретился с ним, негодяй, и не убил его! — вскричал Лестер,

— Я бросился на него, милорд, а он на меня, и, не поскользнись я в этот момент, Тресилиан, наверно, не стал бы вам больше поперек дороги.

Лестер, казалось, онемел от удивления. Наконец он спросил:

— Какими еще доказательствами ты располагаешь, Варни, кроме твоего собственного утверждения? Ибо, поскольку я буду карать сурово, я должен взвесить все хладнокровно и осторожно. Проклятие! Но нет — я должен взвесить хладнокровно и осторожно… Хладнокровно и осторожно…

Он несколько раз повторил про себя эти слова, как будто в самом звуке их таилось что-то успокаивающее; затем сжал губы, словно боясь, что с них сорвется проклятие, и снова спросил:

— Какие еще доказательства?

— Их более чем достаточно, милорд. Хотел бы я, чтобы они были известны одному мне, со мной они бы и умерли. Но свидетелем оказался мой слуга, Майкл Лэмборн: именно благодаря ему Тресилиан впервые проник в Камнор-холл; потому-то я и взял этого буяна в услужение и оставил при себе, чтобы заставить его держать язык за зубами.