Эдуард Седаков - Моисей в Египте

Магрубет, не изменившись в лице, не возразив ни одним словом, молча достал свой мешочек с серебром, извлек из него четыре серебряные пластинки, положил их себе в карман, а мешочек подал Амути.

— Мне хватит, а тебе пусть будет, сколько там есть, — сказал он слегка презрительно.

Амути был купцом. Одного взгляда на мешочек ему было достаточно, дабы понять, что денег там в три раза больше, чем он запросил. Он не хотел брать пассажира, но рука его непроизвольно потянулась к серебру. Сощурив левый глаз, Амути сказал хриплым голосом:

— Проходи на корабль. Будешь у меня плыть, как предводитель флота, — и слегка хохотнул при этом.

Магрубет обнялся с Хурисепом, повернулся и пошел по качающимся доскам. Гребцы провожали его почтительными взглядами, когда он проходил на нос корабля.

Амути дал знак. Весла невысоко взметнулись, и берег начал медленно отдаляться. Стоящий у воды Хурисеп с поднятой рукой, обращенной ладонью в сторону Хапи, становился все меньше и меньше, пока не исчез в туманной колеблющейся дали. Магрубет все глядел и глядел назад, на остающийся справа Менефр. Из массы домов, утопавших в зелени садов, выделялись грандиозные каменные дворцы и божественно величественные храмы, золотящиеся в первых лучах восходящего Ока Ра. Долго еще тянулись сады и маленькие домики по берегу. Наконец город исчез из виду. Магрубет вздохнул и отвернулся.

На самой середине Хапи свежий ветер наполнил парус и гребцы убрали весла.

Плыли уже больше часа. Самое время было Магрубету, сидя, закрыть глаза и ненадолго забыться во сне после праздничной ночи, но он ждал, когда покажется Сешат [27]. Река делала незаметный, плавный поворот влево. Поднимающееся солнце уже не било прямо в глаза, когда Магрубет со стесненным дыханием начал пристально вглядываться в правый берег. Рука его напряженно сжимала канат, на побагровевшей шее вздулись жилы. Он знал, что это место должно быть где-то здесь близко. Волнение Магрубета не ускользнуло от острого взгляда Амути, и тот незаметно дал знак кормчему держать поправее.

Вскоре показались знакомые башни и укрепления Сешата, а за ними, уходящие в скалы, каменоломни. Корабль проходил совсем близко от берега.

Ничего здесь не изменилось за десять лет. Магрубету даже казалось, что те же самые стражники ходят по стенам, те же самые надсмотрщики ведут утренний пересчет рабов-пленников. Вот они, те ворота, из которых той памятной ночью вырвались на свободу двое беглецов-хеттов. Магрубет всматривался, подавшись вперед всем телом.

— Неприятные места! — раздался над самым ухом резкий голос.

Магрубет медленно повернулся. За спиной стоял странно улыбающийся Амути и щурил свой черный глаз.

— Да, неприятные…— жестко выговорил Магрубет.

— А что, не приходилось ли моему любезному спутнику привозить сюда невольников?

— Да нет… Мне приходилось здесь самому быть невольником.

— Вот как! А говорят, что ни одному рабу не удалось выйти отсюда живым.

— Рабу, конечно, не уйти, — зловеще усмехнулся Магрубет, давая понять собеседнику жестокую простоту истины жизни.

— Да, уж… Что правда, то правда, — согласился Амути.

Этот человек никак не походил на раба, а мешочек с серебром, приятно тяжелевший за пазухой, еще более подогревал к нему уважение.

Мрачный хетт говорил таким голосом, что трудно было решиться на продолжение разговора, но Амути прямо-таки жгло желание что-нибудь разузнать об этом «главаре» и познакомиться с ним поближе.

— А что, наверное, потребовался большой выкуп, чтоб выйти на свободу? — с осторожной вежливостью осведомился купец, желая нащупать верную нить для беседы.

Магрубет холодно, без гнева смерил купца взглядом и снова, повернув лицо к берегу, сказал железным голосом:

— Если хетт способен держать в руках оружие, он добудет себе свободу и без денег.

— Может быть, так понимает мой любезный спутник, но я знаю, что многие хетты, как и всякие другие пленники, живут в рабстве до самой смерти и рады были бы, чтоб их кто-нибудь выкупил, — сказал Амути.

— Это не настоящие хетты. Плен и ранения уже сломили их души. К тому же богатый Египет нуждается не в деньгах, а в рабской силе. Это не путь для хетта — освобождаться из египетского плена за деньги. В войне до смерти — сила хеттов. Пусть египтяне выкупаются из плена. Для них деньги иногда дороже жизни.

— А может быть, жизнь египтянина имеет иной вес, чем жизнь хетта? Ведь для египтянина главное — жить в мире, а не война до смерти, лишь бы воевать.

— Неизвестно, чья жизнь весит больше, но зато известно, что египтяне в плену бывают покорными рабами и работают так же, как приучены у себя дома. Настоящий же хетт всегда бежит из плена.

— Возможно! — живо подхватил купец. — Зато, наверное, известно моему любезному спутнику, что у хеттов нет ни одного такого большого и красивого города, как в Египте.

— Да, конечно, — согласился Магрубет, — мы, палистанские хетты, вообще все время воюем и ничего не строим.

— В том-то и дело, — осторожно нажимал далее Амути, — что мы за доблесть считаем жить в мире и трудиться ради прекрасной жизни, а воевать за свободу мы тоже считаем необходимым, но это уже вторая наша доблесть.

— Какая же для вас главная? — снисходительно осведомился Магрубет.

— Египтянин стоит на двух ногах, две у него доблести, а два обязательно порождает три. На двух доблестях покоится третья — достойная жизнь.

— Что ж, по-вашему у нас недостойная жизнь? — спросил Магрубет и не дожидаясь ответа, добавил:— Я бы не вырвался на свободу, если бы полагался на эти ваши три доблести. Когда-то из них составится счастье! Я сын хеттского вождя, и моя жизнь сама по себе достойна. Я настоящий хетт. Вследствие этого мне и суждено было доблестно уйти из плена.

Желая закончить разговор, он сказал это таким тоном, как если бы объяснял молодому непонятливому воину простейшие правила военной жизни.

То, что существует другой, по-своему разумный и оправданный своими божествами, взгляд на жизнь, совсем не похожий на египетскую мудрость, было давно известно Амути, примерно еще с тех времен, когда он познакомился с тем эгейским главарем, но впервые вот так спокойно, кратко и уверенно это выкладывалось ему как поучение, как сама собою разумеющаяся истина. Этот дикарь, вдвое моложе его, с полной убежденностью опровергает его, Амути, и ему, египтянину, даже нечего возразить. Ведь действительно любопытно поглядеть на того, кто вырвался из плена. Всем известно, что из Сешата рабы никогда не убегали. Если его необыкновенный спутник когда-то сделал это, то наверняка властитель Сешата много положил на то, чтоб такой позорный для него случай не стал достоянием всеобщей известности. Ведь вот он, этот хетт, стоит и смотрит с торжествующей усмешкой на отдаляющийся Сешат.