Эдуард Седаков - Моисей в Египте

Никого не было поблизости. Пленный сидел молча, отрешенно глядя вдаль, как вдруг Магрубет явственно услышал откуда-то тихие, торопливые слова:

— Великий Ра повелевает тебе, воин! Помоги плененному! Беги с ним! Уведи его ночью с корабля! Беги с ним обратно по течению Хапи! Великий Ра вознаградит тебя! Повелеваю тебе, воин!

Ни губы, ни лицо пленника не шевельнулись. Магрубет остолбенел от такого чуда. Невольно он поднял глаза к небу. Ему показалось на миг, что голос доносится откуда-то сверху.

Слова прошелестели тихо, как ветер в тростниках, но капитан вдруг встрепенулся и пристально, с подозрительностью воззрился на отвернувшегося человека. Амути также, слов— ' но что-то почуяв издалека, обернулся в сторону пленника, стоя на носу и заслонясь рукой от солнца, уходящего за левый берег, стал внимательно смотреть на этого человека.

Магрубет понял, что вдруг против своей воли стал причастен к какой-то чужой тайне. Это совершенно не устраивало его. В такое время да еще в его положении оказаться впутанным в чьи-то важные дела! Ни одним движением, ни даже вздохом Магрубет не выдал своего изумления. С подчеркнутой медлительностью он прошел от кормы к мачте, как ни в чем не бывало, уселся на привычное место и со спокойным видом стал смотреть вдаль на берег Хапи. Амути подошел к нему.

— Скоро подойдем к Менефру…— первым начал Магрубет.

— По моим расчетам, к полуночи будем там, — поддержал Амути и, несколько помолчав, спросил напрямую — А что, наш любезный спутник, не слышал ли там на корме такой необычный голос, доносящийся как бы с небес, не то от бога, не то от постороннего человека?

Ни один мускул не дрогнул на лице Маг-

рубета, и, ни на мгновение не задумавшись, он ответил:

— Я ведь не египтянин, и многие явления, предназначенные для египтян и имеющие для них смысл, я просто не воспринимаю. К тому же я совсем не набожный человек, как ты знаешь. Поэтому, если я что-то услышу, я не подумаю, что это от бога, и, наверное, не придам этому значения.

— Ты, хоть и не набожен, но очень умен, мой любезный спутник, — сказал, улыбаясь, Амути. Ответ Магрубета, по-видимому, удовлетворил его и успокоил.

Магрубет про себя решил тут же выкинуть из головы навсегда все, что могло бы касаться этого пленника. И он действительно накрепко забыл о нем на многие-многие годы. Но… как увидим дальше, не навсегда [45].

Больше до самого Менефра ничего значительного на корабле не произошло.

Когда корабль подошел в прохладной темноте к знакомой пристани, Магрубет, чтоб не мешать Амути, чем-то крайне озабоченному з связи с прибытием, кратко, но выразительно попрощался с ним и поспешил сойти на берег.

Поход в Аварис завершился возвратом к началу. Теперь предстояло достигнуть Уасета. Забегая вперед, сразу стоит сказать, что Магрубет вскоре достиг его. Но два происшествия, которые он пережил по дороге, следует описать, так как они оставили в его душе след и, как бы то «и было, повлияли потом на его судьбу.

Без особого труда найдя путь в темноте к дому Хурисепа, Магрубет за полночь постучался в ворота. Долго лаяли за стеной собаки, затем недоверчивый сторож долго выспрашивал, кто такой, как вдруг открылась дверца и первое, что увидел при свете факела Магрубет, была сияющая в радостном приветствии, вся в белых праздничных одеждах сама госпожа Нофермаат.

— Я сразу поняла, что это наш любезный гость стучится ночью в ворота, — сказала она, подавая Магрубету обе руки.

Оглядевшись, Магрубет, кроме сторожа с факелом, больше никого не увидел. Не дав раскрыть рта, госпожа Нофермаат повела его в дом. При этом она так доверчиво-ласково опиралась на его руку, что это несколько покоробило его своей необычностью. Хмурясь в темноту, он спросил намеренно официальным голосом:

— А где же наш любезный хозяин?

— Я так ждала тебя! — зашептала Нофермаат трепетно и страстно, прижимаясь в тесноте дверного прохода всем телом к Магрубету. — Четвертый день Хурисеп в отъезде, а я четвертую ночь жду тебя. Я знала, что ты сегодня должен был приехать!

Кровь бросилась Магрубету в голову от неожиданности и от того, как властно облекало его тепло мягкого женского тела. Он остановился на пороге комнаты, неуверенно пытаясь снять с шеи охватывающие руки, и сказал вдруг не то, что хотел:

— А когда он… приедет?

— Не бойся! — быстро истолковала по-своему Нофермаат. — Раньше, чем через день-два он не вернется, — и зашептала уже совсем откровенно: — Проходи. Здесь все давно готово для тебя: и еда, и постель, и… я сама.

Сообразив, что своим вопросом он как бы подтвердил согласие на соучастие, Магрубет попытался разозлить себя, чтобы как-то переломить ход событий. Он шагнул в глубь комнаты к виднеющейся в слабом свете ночника высоко взбитой постели и довольно резко оттолкнул от себя женщину так, чтобы она, не ударившись, упала на мягкое, но почувствовала бы при этом, что ее решительно отвергают. «Эти египтянки заслуживают своей бесцеремонностью, чтоб с ними так обращались», — подумал он, и тут в его памяти некстати выплыл образ недавней ночной подруги Нури. А это воспоминание отнюдь не настраивало на строгое воздержание.

Будучи многоопытным в единоборстве с мужчиной, Магрубет почти не представлял, как непохоже ведет себя при этом женщина. Законы борьбы у женщины другие, и тело ее тем особо защищено, что оно податливо и гибко, а не так собрано, как у мужчины.

От толчка Магрубета Нофермаат лишь перегнулась в талии и стала падать, не разжав охвативших его рук. Она вывела его из равновесия, не дав ему переступить ногами, и повлекла за собой. Сам от своего усилия он повалился на постель вместе с ней.

То, что образ Нури возник как предвкушение его мужского согласия с женской сутью, как подчинение ее вызову, Магрубет понял, барахтаясь на пышной постели в объятиях хозяйки дома. Он понял, что разозлиться все равно бы не удалось. Как видно, богатые египтянки опыт жизни умеют обращать в свои достоинства. К тому же, если Магрубет знал, что молодая Нури была жрицей любви, то еще неизвестно, как проводила свою молодость госпожа Нофермаат. Однако она и сейчас была вовсе не стара, а находилась как раз в том зрелом возрасте, когда огонь страсти горит не как костер, а полыхает, как всепоглощающий пожар, с ликующим в своей власти дыханием, с диким воем и звериным рычанием.

Потом Магрубет не раз вспоминал эту ночь, но сейчас до самого утра, забыв все на свете, он предавался с этой знатной египтянкой таким утонченным наслаждениям, которые грубым жителям Палистана неведомы были в то время.

Под утро, когда Магрубет почувствовал, что лучшим из наслаждений сейчас было бы просто заснуть, неутомимая госпожа Нофермаат сказала с покровительственным оттенком и некоторой иронией в голосе: