Мэри Стюарт - Последнее волшебство

– А Лот свернул, хотя двигался не на север, а на юг, в Йорк. Почему бы это, как ты полагаешь? Чтобы его не видели в Оликане?

– Это мне в голову не приходило, – ответил Герейнт. – Вернее, тогда не приходило... У него на той старой дороге есть свой дом. И понятно, что он свернул, чтобы остановиться в нем, а не в городе.

– Свой дом? Ах да. Я же его видел с перевала. Уютный уголок, только очень уж отрезан от мира.

– Ну, он там не часто и бывает.

– Но ты знал, что он туда прибыл?

– Я многое знаю из того, что происходит в наших местах, почти все, – ответил он и кивнул на запертый поставец. – Как старой сплетнице, целые дни сидящей у своего порога, мне больше и делать нечего, как подглядывать за соседями.

– Похоже, что оно и к лучшему. Тогда ты, может быть, знаешь, с кем встретился Лот в своем доме на холмах?

Несколько мгновений он твердо смотрел мне в глаза. Потом улыбнулся и ответил:

– С некой дамой отчасти королевских кровей. Они приехали врозь и уехали врозь, но в Йорк прибыли вместе. – Тут он удивленно поднял брови. – Но ты-то каким путем об этом узнал, милорд?

– У меня есть свои пути.

– Да уж должно быть, – спокойно кивнул он. – Ну, во всяком случае, сейчас все улажено в глазах бога и рода человеческого. Король Лотиана выехал с Артуром из Каэрлеона в Линнуис, а молодая королева в Дунпелдире ждет, когда наступит срок родин. Что она ждет ребенка, ты, конечно, знаешь?

– Да.

– Они здесь и прежде встречались, – сказал Герейнт, как бы заключая: «И вот плоды этих встреч».

– Встречались? И часто? С какого времени?

– С тех пор как я прислан сюда, раза три или четыре. – Это прозвучало просто как деловой ответ на вопрос, а не как сплетня из таверны. – Один раз они тут прожили вместе целый месяц, только нигде не показывались, мы их не видели. Дозоры докладывали.

Я вспомнил опочивальню в царственных золотых и алых тонах. Значит, я был прав. Они – давние любовники. И, в сущности, я мог бы, и не кривя душой, убеждать Артура в том, что отец ребенка – Лот. Здесь, во всяком случае, считают так, о чем можно было судить по спокойному рассказу Герейнта.

– И вот теперь любовь все-таки восторжествовала над политикой. Не будет ли с моей стороны нескромностью спросить, гневался ли Верховный король?

Он заслужил правдивый ответ, и я ответил:

– Гневался, разумеется, тому, как это все произошло; но теперь он считает, что все устроилось к лучшему. Моргауза – его единокровная сестра, так что союз короля с Лотом все равно подкреплен. А Моргана свободна и может заключить другой брак, когда представится подходящий случай.

– Регед? – сразу же предположил он.

– Возможно.

Он улыбнулся и переменил тему. Мы еще потолковали о том, о сем, затем я поднялся.

– Скажи мне вот что, – попросил я на прощание. – Известно ли тебе было, при твоей широкой осведомленности, о местонахождении Мерлина?

– Нет. Дозорные доносили о двух путниках, но кто это может быть – не знали.

– И куда направляются – тоже?

– Тоже.

Я был удовлетворен.

– Едва ли есть нужда повторять тебе, что никто не должен знать, кто я. И о нашем разговоре ты в донесениях не упоминай.

– Это я понял. Милорд...

– Да?

– Я о фортах на Трибуите и на озере. Ты говорил, что скоро приедут землемеры и расчетчики. Вот я и подумал, что мог бы взять подготовительные работы на себя и прямо сейчас отправить на место рабочие отряды для расчистки площади, рубки леса и дерна, заготовки строительного камня, рытья канав... Если ты дашь мне на то свое соизволение.

– Я? Но я не обладаю властью.

– Не обладаешь властью? Ты? – недоуменно повторил он. И тут же рассмеялся. – Ах, ну да, как же. Я не могу ссылаться на Мерлина, иначе люди начнут интересоваться, каким образом мне стала известна твоя воля. И глядишь, еще припомнят незаметного путника, продававшего травы и снадобья... Но поскольку этот незаметный путник привез мне грамоту от Верховного короля, я, пожалуй, смогу пока действовать своей собственной властью.

– Да, уж придется некоторое время, – сказал я и простился с ним очень довольный.

Мы ехали дальше на север. От Йорка начиналась старая римская дорога, которую здесь называют Дерийский тракт, ехать по нему было удобно, и потому мы продвигались быстро. Ночевали, случалось, в тавернах, но чаще, по хорошей погоде, ехали до последнего света, а тогда съезжали на обочину и устраивались на ночлег под каким-нибудь цветущим кустом. Здесь, поужинав, я садился у потухающего костра и пел под звездными небесами, подыгрывая себе на маленькой арфе, а Ульфин слушал и мечтал о своем.

Он был приятным спутником. Мы знали с ним друг друга с детства, когда я сопровождал Амброзия в Бретани, где он собирал войско, чтобы отвоевать у Вортигерна Британию; а Ульфин маленьким рабом прислуживал моему наставнику Белазию. Жизнь мальчика в услужении у этого странного и жестокого человека была тяжелой; но после смерти Белазия Утер взял его к себе, и скоро Ульфин возвысился до положения поверенного слуги. Теперь это был темноволосый сероглазый мужчина лет тридцати пяти, тихий и неразговорчивый, как бывают люди, сознающие, что обречены на одинокую жизнь. Годы, проведенные во власти извращенного Белазия, оставили на нем неизгладимый отпечаток.

Как-то вечером я сочинил песню и спел ее низким холмам Виновии, где по отлогим склонам, поросшим дроком и папоротником, и по широким вересковым пустошам с редкими соснами, ольхами да прозрачными купами берез струятся в узких лесистых оврагах чистые извилистые ручьи.

Мы устроились на ночлег в одном таком березнячке, где земля сухая, а тонкие гибкие ветви, недвижные в теплом вечернем воздухе, свисают вокруг шелковым шатром.

Вот моя песня. Я назвал ее Песней изгнания, позже мне случалось слышать ее с изменениями, обработанную знаменитым саксонским певцом, но первоначальный текст принадлежит мне:

Тот, кто одинок,

Часто ищет утешения

В милосердии

Создателя, Господа Бога.

Печален, печален верный друг,

Переживающий своего господина.

Мир для него пуст,

Подобно стене под порывами ветра,

Подобно брошенному замку,

Где сквозь оконные переплеты сыплется снег

И на сломанном ложе

И в остывшем очаге

Выросли целые сугробы.

Увы, золотая чаша!

Увы, зал для пиров!

Увы, меч, оборонявший овчарню и яблоневый сад

От волчьих когтей!

Умер волкоборец,

Законодатель и опора законов,

А вместо него на королевском престоле –

Сам же тоскливый волк

И с ним орел и ворон.

Я пел, поглощенный своей песней, а когда наконец замерла последняя нота и я, подняв голову, огляделся, оказалось, что, во-первых, Ульфин по ту сторону костра заслушался и по щекам его бегут слезы, а во-вторых, что мы не одни. Ни Ульфин, ни я не заметили, как к нам по пружинящему мху подошли двое.