Олег Гончаров - Боярин

– Все, – сказал грустно, – вернул ты коня.

– И на том спасибо, – сказал я и подниматься с ковра начал.

– Погоди, – остановил меня печенег.

– Что?

– Как «что»? – Хан поспешно стал тавлеи расставлять. – Я отыграться хочу.

– Ну, это понятно, – сказал я. – Только что ты против седла с моего коня на кошт выставить сможешь?

Покрутил головой Куря, словно подыскивая, чтобы такое на кон поставить.

– А шуба, значит, не подойдет тебе? – спросил.

– Далась тебе эта шуба, – махнул я рукой.

– Так чего же ты хочешь? – вздохнул он и добавил поспешно: – О женщине ты даже не заикайся, сказал же я, что у Луноликой она.

– Ты же вроде как перед стрельбищем обещал…

– Обещал, – согласился он, – но передумал. Дева Ночи, конечно, старуха вредная, словно щепа в копыте коня моего, однако… хоть людям своим я хан и предводитель, но перед богиней Мон не больше чем волосок в конском хвосте. И с Луноликой спорить у меня желания нет. Так что придумай для себя другую награду.

– Уразумел я, – посмотрел я на Курю так, что тот глаз свой единственный к небу поднял да задышал тяжело. – Тогда… на стрельника играть будем.

– Какого стрельника? – не понял печенег.

– Ну, уруса, который стрелы делает.

– Ясыра, что ли? – удивился хан.

– Вот-вот, – кивнул я.

– А этот-то тебе на кой?

– Это уж не твоя забота.

Сморщился печенег, пальцем в ноздре поковырял, достал оттуда что-то и в сторону отбросил.

– Ну? – посмотрел я на него.

– А… ладно, – согласился Кур-хан. – Все одно от него толку не будет. Говорю же, что у него руки трястись стали. И потом я себе еще мастера добуду. Идет. Только в этот раз я с центра поля начинаю.

– Начинай, – подсел я к доске поближе.

И на расчерченном поле новая битва закипела.

Думал Куря, что я сразу в наступление ринусь, напрямую короля своего в угол поля поведу, так и защиту строить начал, но просчитался. Я в его руки одного за другим своих воинов отдавать принялся. От близости победы совсем растерялся Кур-хан. Радость его обуяла оттого, что перемога ему в руки с такой легкостью идет, тут-то я его и прижал. Ходом обманным от короля своего отвлек, а как только он вслед за войском моим своих воинов двинул, только тогда я главную тавлею к заветному перекрестью повел. Он вдогонку кинулся, но куда уж там? Так я ему слабину и дам. Путь ближайшей фигуре перегородил, а пока он через нее перескакивал, я короля в угол поставил.

– Ты ясыру в дорогу снеди вели дать, а то помрет еще ненароком, – сказал я.

Смотрю – а Кур-хан над доской застыл. Все понять пытается, как же так случилось, что победа близкая вдруг поражением обернулась? Потом тавлеи драгоценные в кулачину сграбастал и лихорадочно стал на доске расставлять.

– Не может такого быть… не может быть… – забормотал.

– Да будет тебе так расстраиваться, – попытался я его успокоить. – Это же игра. Всего лишь игра, и не более…

– Давай еще, – просипел он упрямо.

– Может, не надо боле?

– Давай!

Помедлил я немного, подождал, когда Куря на железяку раскаленную походить начнет. От нетерпения печенег себе щеки расчесывать принялся, вот тогда я рыбу долгожданную и подсек:

– А что в этот раз ты против седла выставишь?

– Все равно, – сказал он. – Что хочешь, то и проси.

– И слово твое крепкое? – Я ему пристально прямо в глаз посмотрел.

– Крепче железа! – воскликнул он и кулаком по колену треснул. – Духи степные мне свидетели, а богиня Мон поручителем! – и на землю смачно плюнул.

– Ну, никто тебя за язык не тянул, – вздохнул я. – Будем играть… на твоих полонян.

– Быть посему, – сказал он поспешно и осекся тут же.

Только слово не птаха глупая, его в степи до смерти не загоняешь. Сказал, так и делать придется.

– Может, все-таки передумаешь?

– Я слова свои обратно не беру, – разозлился Куря и первый ход сделал.

Солнце свой путь дневной закончило и устало выискивало местечко поудобней, чтобы скорее спрятаться за окоем. Печенеги, наевшись, напившись и набузившись вволю, расселись вокруг нашего кургана. Тихо сидели, дожидались восхода полной луны.

Каменная баба, утомленная шумом и гамом суетных людишек, отдыхала. За ее спиной разгорался потрясающей красоты закат, но ей было не до прелестей вечерних. Сколько она восходов и закатов на своем веку повидала, теперь уж и не упомнит. Да и не нужно ей это. Тому, кто вечностью живет и жизнь свою веками меряет, нет дела до пролетающих мимо мгновений. И уж тем более истукану каменному было совсем не интересно, что у его подножия в битве шутейной сошлись две игрушечные армии.

Напряженным вышел наш с Кур-ханом поединок умственный. Один другому никак победу уступать не хотел. На каждый ход достойный ответ находился, на каждую ловушку своя уловка, на хитрость подвох, а на западню засада выстраивалась. Не желал Куря с полонянами расставаться, а я их души на волю отпустить поклялся и клятву эту нарушать не собирался.

Долго мы бились. Упорно и беспощадно. Наконец Кур-хан встал, сгреб с доски тавлеи драгоценные и молча их за спину каменной бабы далеко в степь зашвырнул. Доску взял, об колено переломил и вслед за тавлеями отправил.

А я не смог счастливой улыбки сдержать. Хоть что-то в этой негостеприимной степи, в Диком поле, по-моему вышло.

– Слава тебе, Давший Мудрость, Велес Сварожич, за то, что не оставил меня без блага своего. Ума-разума дал и на путь к перемоге направил, – прошептал я и Солнышку Красному вслед поклонился.

– Ох, и везучий же ты, хазарин, – спокойно сказал Кур-хан. – Видно, по нраву ты пришелся духам степным, коли они и в третий раз победу в твои руки отдали.

– А чего это ты его хазарином зовешь? – Я вздрогнул от скрипучего голоса и с опаской взглянул на каменную бабу.

Не ожидал я, что идол вдруг голос подаст, и от этого холодок по спине пробежал. Но страх мой напраслиной обернулся. Не камень бездушный, а живой человек с ханом заговорил. Из-за истукана старушонка давешняя вышла. Сама невеличка, в одной руке факел потухший, в другой – зеркало медное на рукояти длинной. Голова у старушки выбрита гладко, так, что последние лучи дня угасающего от макушки красным заревом отсвечивают. А взгляд у нее цепкий, словно не смотрит она, а с ног до головы меня ощупывает.

– Так ведь это посланник от кагана хазарского, о Достойная Сияния Звезд, – ответил хан.

– А разве в посланниках только хазарин ходить может? – скривилась старушка. – А ну-ка, назовись? – вновь взглянула она на меня.

– Добрын, сын Мала, княжич Древлянский, – сказал я, вздохнул горестно и добавил: – Бывший княжич.

И увидел я, как у Кури от удивления единственный глаз наружу из глазницы вылезать начал. Я же на родном языке со старушкой заговорил. Вот уж не ожидал печенег от посланника хазарского славянскую речь услышать.