Олег Гончаров - Боярин

Сели мы с краешка, я уже обрадовался, что княгиня нас не заметила. Думал, обойдется все, не до нас ей. Посидим немного, поедим да домой вернемся. Но не тут-то было.

Встала Ольга, руку подняла, и вмиг стихла музыка. Народ пошумел немного, а потом замолчал. Ждут все, что княгиня скажет. А она на меня взглянула да вдруг говорит:

– Что же это ты, Добрын Малович, поскромничал? Отчего с женой у самых дверей сел?

Обернулись бояре, на нас смотреть стали, меж собой перешептываться принялись. А купцы даже с мест насиженных поднялись, чтобы нас с Любавой получше разглядеть. Была бы моя воля, так я бы сквозь землю провалился, так мне от внимания всеобщего неловко стало.

– Не по чину получается, – спустя мгновение продолжила княгиня. – Тебе по роду твоему рядом со мной сидеть полагается. О Нискиничах в этой земле слава шла, когда о Рюриковичах еще и слыхом не слыхивали.

Пуще прежнего народ взбудоражился. Особенно посадники земские в волнение пришли. А варяги меж собой кривиться стали, но против княжеского слова возразить не посмели.

– Ты прости меня, государыня, – встал я из-за стола и в пояс княгине поклонился. – Припоздали мы, вот и примостились где посвободней. У твоего-то стола не протолкнуться. Вон ведь бояре твои все места почетные уже давно заняли. Так что я уж лучше тут. К своим поближе.

– Так ведь здесь все свои, люди русские, – ответила мне княгиня. – А бояре, небось, потеснятся. Ну-ка, – махнула она рукой, – дайте место Добрыну Маловичу.

Неохотно раздвинулись варяги, место мне освобождая.

– Ну? Чего же ты стоишь? – спросила княгиня. – Или опять что-то не так?

– Все так, – ответил я. – Только зачем же народ стеснять? Бояре твои и так друг к дружке жмутся, чтобы к тебе поближе быть.

– Так, может, прямо сюда сядешь? – показала Ольга на Святославов стул.

Засмеялись бояре, в ладоши захлопали, а земские притихли, а сами все же на меня искоса поглядывают. Что я на эту подковырку Ольге отвечу?

– Не один я, а с женой пришел, – говорю. – Ты же нас обоих на пир пригласила. А двоим на одном сиденье все равно не усидеть.

– Значит, место кагана ты занимать не хочешь?

– На стул этот садиться у меня ни права, ни желания нет. Каганово место для меня, как и для остальных, священно.

– Знаю, что слово твое крепкое, – сказала княгиня. – Коли сказал ты что, то так и будет. За то и уважение тебе и жене твоей оказываю. Эй, стольники, – позвала она. – Принесите-ка лавку, да попросторней. За моим столом места достаточно. Мы сейчас вместе и усядемся.

Засуетились стольники, вмиг лавку принесли, ковром дорогим ее застелили. Уселась княгиня и нас с Любавой поманила.

– Идите-ка сюда, Добрын Малович и Любава Микулишна.

Ахнул народ, когда мы с женой через всю палату прошли, а Любава мне по дороге шепнула:

– Ох, и хитра баба.

Встали мы перед Ольгой, поклонились ей до земли.

– Спасибо за честь великую, – поднялись по ступеням и рядом с ней уселись.

Чего я опасался, то и случилось. Справа Ольга, слева Любава, а я, словно железка раскаленная, между молотом и наковальней. Сижу и шелохнуться боюсь.

– Что притихли, гудошники? – сказала княгиня. – Играй веселей. А то, я смотрю, гости иноземные приуныли.

Ударили гусельники по струнам, надули дудари щеки свои, подгудошники в бубны стукнули. Выскочили скоморохи на середку, и покатился пир дальше. Люди меж собой посудачили немного, но обильное питье да вкусная еда к разговорам серьезным не располагает. Веселье все пересуды прекратило.

Только у нас за столом тихо было. Неловко как-то. Я первым молчание нарушил:

– А что-то я Григория с Никифором не вижу.

– Не любят Божьи люди суеты людской, звала я их на пир, да отказались они, – а потом, словно спохватившись, княгиня руками всплеснула:

– Ой, чего же это я? Угощайтесь, гости дорогие, рыбки отведайте, мясо белое [42]попробуйте. Что это вы будто и не на пиру вовсе? Ну-ка, Добрын Малович, налей-ка нам с Любавой медку.

Потянулся я за кувшином, да от волнения локтем блюдо с дичиной задел, со стола оно упало, опрокинулось жене моей на одежу новую.

– Что ж натворил-то я?! – повернулся к Любаве скоро, да неуклюже, стол боком толкнул, и котел с варевом перевернул.

Звякнула медь надраенная, чарки серебряные с сотейниками золотыми на столешницу повалились, брызнула уха в стороны и княгиню наваром окатила.

– Ох!

Взглянул я на жену, а у той из глаз слезы брызнули. На Ольгу посмотрел, от изумления и обиды княгиня даже рот открыла.

– Эх, чтоб меня!.. – схватил со стола, что под руку попало, и на себя перекувырнул.

Липкий кисель по лицу потек, глаза мне залепил да на щеках остывать начал. Я пальцем жижу с века убрал да в рот ее сунул.

– Кисель-то малиновый, – говорю.

– Вот и попировали, – сказала Ольга.

Тут же гридни к нам кинулись. Плащи свои распахнули и стол наш от общего пира укрыли. Стольники бросились посуду подбирать. Девки сенные набежали, вытирать нас начали, а мы сидим втроем, словно из отхожего места вылезли, и в себя прийти не можем.

Первой Ольга очнулась.

– Что там остальные? – спросила кого-то из охранников.

– Никто ничего не заметил, – ответил тот. – Напились уже изрядно. Вон, иноземцев из-за стола тянут. Хотят, чтоб они вместе со всеми плясать начали, а те упираются.

– Только бы ребра им не переломали, а то позору не оберешься, – сказала княгиня.

– Не допустим.

– Хватит снедь на нас размазывать, – отстранила она сенную. – Одежу потом прачкам отдадите, а пока заменить ее нам с Любавой нужно. Пойдем-ка, милая, – сказала она жене моей. – Сейчас мы себе новые наряды подберем. Не кручинься так, я и сама не лучше твоего выгляжу.

– А я как же? – спросил я растерянно.

– Обтекай пока, медведь неповоротливый, – сказала Любава.

– Как скажешь, – вздохнул я тяжко.

Прыснули бабы, на меня глядючи.

– Будет с него, – сказала Ольга. – Он и сам уж небось не рад. Ступай-ка к ключникам. Скажи, чтоб порты тебе сменили, да голову помыть не забудь. Дорогу-то помнишь?

– Как забыть?

За сиденьем кагановым дверка потайная оказалась. В нее Ольга с Любавой и нырнули.

Я вернулся, когда их еще не было. Стол чистой скатеркой накрыли, свежей снедью его стольники заставили. Даже не верится, что недавно тут погром был. Присел я на лавку, дожидаюсь, а у самого на душе муторно – ну, как повздорят они меж собой. Что делать-то тогда?

– Ты чего это, Добрын, вертишься, будто шило у тебя в заднице? – Не заметил я, как ведун рядом очутился.

– Да вот жену жду. Они с княгиней по каким-то своим делам отошли, – ответил я Звенемиру, а у самого мысль: «Что приперся-то, демон старый?»

– Ох, смотри, – погрозил он узловатым пальцем, – доиграешься.

– Ты про что это? – спрашиваю.