Олег Гончаров - Боярин

Словно неудержимый, неистовый вихрь, рвался на волю норовистый конь, силился порвать плетеную шелковую узду, косил испуганно глаз, высоко подбрасывал задние ноги в надежде, что кто-то из стариков попадет под его беспощадные копыта, и все старался улучить миг, чтобы хватануть большими зубами кого-нибудь из своих обидчиков. Но крепко держали его ведуны, и сколько ни старался жеребец, ему никак не удавалось отомстить за свою поруганную честь.

– Короче!.. Ремни подберите короче!.. – покрикивал на ведунов Звенемир. – Вывернется, так не поймаем!

– Не учи ученых, – отвечал ему хрипло Кривя и из последних сил упирался ногами в землю, тянул на себя узду, валился на спину и пытался стряхнуть с лица жесткий волос белой конской гривы.

– Давайте, ребятушки! – волхв Светозар нетерпеливо стучал посохом о землю. – Поусердствуйте! Совсем чуток осталось!

И ребятушки – каждый из которых был чуть ли не втрое старше меня – усердствовали. Они наконец подтянули жеребца к высокой коновязи, перебросили длинный повод через отполированное бревно перекладины, подтянули голову коня к странной приспособе, похожей на турьи рога, надрываясь из последних сил, навязали на узду крепкие узлы.

– Слава Перуну! Справились, – вытер пот со лба Звенемир, точно он не стоял в стороне, а сдерживал неукротимого жеребца.

– А Перун-то тут при каких? – Кривя тяжело дышал, хватался за сердце и затекшими от напряжения пальцами все никак не мог оторвать от мокрого лба прилипший конский волос.

Наконец сделал это, взглянул на него, словно на диковину, а потом улыбнулся, волос белый к губам прижал и с бережением за пазуху сунул.

– И верно, Звенемир, – устало оперся на посох новгородский волхв, – не ко времени ты своего Громовержца славить удумал.

– Ну, не Хорса же твоего мне среди ночи поминать, – проворчал киевский ведун.

– Мой Хорс уж как-нибудь без твоего славления обойдется, – сказал Светозар и отвернулся.

– Будет вам, – примирительно сказал кто-то из жрецов. – Не за тем мы сюда пришли, чтобы из-за наших богов собачиться. Все равно не решить, кто из них главный. Сварог над всеми, тому и радуйтесь.

– Ты не смотри на нас, Добрыня, – сказал мне Кривя. – Это мы так… шуткуем… старые споры нам по привычке покоя не дают.

– Пусть смотрит, – раздался голос Гостомысла. – Пусть все видит, чтоб потом не пенять.

И в этот миг белый жеребец рванулся, громко хлопнула порванная узда, но цепкая рогатая приспособа крепко держала конскую голову. Заскользили конские копыта по зеленой траве, забился жеребец, закричал кто-то из ведунов:

– Вырвется сейчас! Вырвется! Держите его!

– Не вырвется, – спокойно сказал Гостомысл.

Он вышел из темноты в освещенный кострами круг. Чудная одежа ведуна, расшитая самоцветными каменьями, заиграла разноцветными искрами. Словно звезды на ночном небе вспыхивали яхонты и адаманты, отражая всполохи пламени. Серебряный серп месяца на левой половине груди и золотой лик солнца на правой, унизанный скатным жемчугом коловрат* на высокой бобрового меха шапке, тяжелый сучковатый посох с кованой из железа Птицей Сва на навершии, расшитый драгоценными бляхами кушак – все это придавало Гостомыслу величавый и торжественный вид.

* Коловрат – свастика (санскр.). Символ времени и постоянного движения Мира. Этот символ часто встречается у разных народов и несет в себе мощный положительный заряд. Например, украшает буддийские храмы, входит в традиционную вышивку славянских народов в качестве оберега, а в японской письменности – служит знаком бесконечности. Однако в первой половине XX века знак свастики стал символом немецкого нацизма и дискредитировал себя. Забавным представляется факт – после Октябрьской революции в России выбирали символ Советской республики, и свастика также была предложена на обсуждение. Однако выбор был сделан в пользу пентаграммы (пятиконечной звезды) и серпа с молотом.

Ведун поклонился на все четыре стороны, затем подошел к Алатырь-камню, сказал громко:

– Дозволь же, великий Свароже, корогод во славу твою начать? – и приложил ухо к камню, будто желая от него получить ответ на свой вопрос.

Белый жеребец вновь забеспокоился, дернулся назад, выпростаться попытался, понял, что не одолеть ему приспособу, и заржал обиженно. И тут – то ли мне почудилось, то ли вправду случилось – небо ночное всполохами радужными озарилось на краткий миг, светло над поляной стало. Да так светло, что даже свет от костров потускнел. И снова ночь на нас опустилась, будто и не было ничего, только в глазах пятна черные.

– Дан знак! – провозгласил Гостомысл.

Я вокруг огляделся: ведуны спокойно, точно ничего не случилось, встали вокруг Алатырь-камня и принялись притопывать ногами и постукивать посохами, слаженно задавая ритм.

– Слава Сварогу! – выкрикнул Гостомысл.

– Слава! – дружно рявкнули старики.

Я думал, что сейчас начнется долгое славление небесного Кузнеца, создавшего этот мир и все живое в нем, но ошибся. Видимо, не для этого собрались на лесной поляне ведуны.

– Добрын, сын Мала из рода Нискини Древлянина, войди в круг посвященных! – позвал мой старый наставник.

Я послушался Гостомысла и сделал несколько шагов вперед. Возле Алатырь-камня остановился и поклонился собравшимся.

– Присядь, – велел мне Гостомысл и указал на небольшой валун. – Потомки Богумира пришли сегодня ночью в это священное место, чтобы говорить с тобой.

– Не могу я присесть, когда люди старше и почтеннее меня вокруг стоять будут, – сказал я старику.

– Ничего, – подал голос Звенемир. – За нас не беспокойся. Нас Алатырь поддержит, а ты утомиться можешь.

– Как скажете, – согласился я и сел на валун.

– Вот, пожуй, – Кривя протянул мне странный сморщенный плод, похожий на маленькую сушеную грушу.

– Что это? – спросил я.

– Не отравишься, – хмыкнул Звенемир.

– Ешь, – кивнул Гостомысл.

Я принялся жевать. Плод оказался совершенно безвкусным.

– Прожевал? – спросил Кривя. – Теперь запить надобно, – и подал турий рог, полный студеной воды.

Я сделал несколько больших глотков, и тотчас показалось мне, что неведомая сила придавила меня к земле, руки и ноги налились непомерной тяжестью, а на голову будто скалу обрушили. Почему-то не мог я сопротивляться этой напасти и привалился спиной к округлому боку Алатырь-камня. Стало немного легче, но я понял, что ослабел и не в состоянии даже пальцем пошевелить. Рог вывалился из рук. Гостомысл ловко подхватил его и передал кому-то. Неведомо откуда прилетела муха. Она пожужжала перед носом и преспокойно уселась на мой вспотевший лоб. А я сидел – чурбак чурбаком, и даже прогнать ее мочи не было. От этой беспомощности жутко стало, и дрожь пробежала по спине.