Елизавета Дворецкая - Ветер с Варяжского моря

– Не горячись, а то тебе впору кусать свой щит! А это до добра не доводит! – успокаивал его Тормод, но и сам он был взволнован. Здесь никому не приходилось объяснять, как серьезно и плохо дело.

Снэульв в досаде кусал губы. Между ним и Хельги не было большой любви, но нельзя оставить родича в беде! А дядя по матери – самый близкий родич, какой только может быть. Матери Снэульва давно не было в живых, но ради ее памяти он готов был сделать для дядьки все, что в его силах. Но хватит ли этих сил? А если Хельги погибнет? Тогда он снова будет обязан кому-то мстить. И рухнет его шаткое примирение с этим городом, по которому он до сих пор из осторожности не ходил один. Дружба с Вышеславом и лестное прозвище Побратим Конунга не спасало его от косых взглядов в толпе, где сразу выделялось его скандинавское лицо, волосы, выговор.

А ведь дядька когда-то упрекал его в неблагоразумии – за драку с берсерком Глумом. Что сказал бы он сейчас? Что за дело повлекло их в Околоградье? Что бы это ни было – пусть пожрет его Мировая Змея [228]!

– Где это? – спросил Снэульв у Лейва.

– Ты думаешь, я знаю, как называется это место? – огрызнулся Лейв.

Он никак не мог отдышаться, руки у него дрожали. Смерти побратима он боялся больше, чем своей.

– Но ты можешь показать?

– Конечно, могу! Но кто пойдет?

– Батюшка, может, ты? – с надеждой воскликнула Загляда. После того как ее отец вернулся от конунга нурманов, она считала его способным справиться с любым трудным делом.

– Ох, Велесе-боже! – с неудовольствием воскликнул Милута в ответ. – Или мало я трудов принял? Мало мне было забот, только я до дому добрался, думал отдохнуть – так нет, сызнова беги, варяга какого-то выручай! Кто он мне – сват, брат? Что тебе до него за дело, душе моя?

– Он… он брат его матери! – запинаясь, пояснила Загляда, указывая на Снэульва. Она все еще не решалась рассказать отцу о своем давнем обручении, но надеялась на долг благодарности. – Батюшка, он же меня из чудского леса вызволил! Помоги ему, ведь родич пропадает!

На глазах ее показались слезы. Видно, рано она понадеялась, что прежние беды их миновали!

Милута досадливо сморщился, видя слезы дочери. Ему очень не хотелось влезать в кровную вражду чужих ему людей, но он уже знал, что уступит. Слезы дочери, которую он после смерти жены ценил как последнюю и главную радость своей жизни, не могли его не тронуть.

– Вот беда! – горько сказала Ильмера и знаком попросила Загляду передать ей ребенка. – Только было замирились – а тут новая напасть. Когда же это кончится?

– Никогда теперь не кончится! – пробормотал один из гридей-славян. – Раз огонь разожгли, а угли по се поры жгутся.

– Чего хотят ваши вороги? – спросил Милута у Лейва. Купец объяснялся на северном языке хуже своей дочери, но достаточно внятно.

– Я не понял. Тот старик говорил по-нашему слишком плохо.

– Пойдем что ли, потолкуем. Только выкуп за дядьку твоего я платить не буду! Хоть я тебе и многим обязан, но уж…

Милута слегка поклонился Снэульву и развел руками.

Но Загляда и тому была рада. Ей очень хотелось пойти с отцом и Снэульвом, но она понимала, что при таком разговоре ей не место. Проводив мужчин, она осталась возле Ильмеры ждать и терзаться. Она вовсе не любила Хельги, но все беды Снэульва были ее бедами. Не самое спокойное родство уготовала ей Матушка Макошь!

Милута, Снэульв и Кетиль пошли с Лейвом. Уже был близок вечер, и Лейв торопился отыскать нужное место, пока не стемнело. Следуя за ним, Милута свернул на знакомую улицу.

– Корабельный конец! – воскликнул он. – Место сие мне ведомо.

Оглядывая покосившиеся тыны и землянки на месте прежних домиков, Лейв уверенно шел вперед.

– Вот здесь! – сказал он, указывая на один из тынов. – Здесь мы бились. И уволокли потом туда.

Он показал на соседний двор, и Милута охнул:

– Велесе-боже! Да это ж двор Середы!

– Разве ты не помнишь? – Снэульв махнул рукой в сторону двора. – Ведь здесь ты наткнулся на Тормода и Березу Серебра!

– В самом деле? – Лейв удивился и заново оглядел тын и ворота. – Я не запомнил – нам все дворы казались одинаковы. Так Саглейд была здесь?

– Почему же эти люди узнали только Хельги, а тебя нет?

– Я и сам хотел бы это знать… – Лейв провел ладонью по щеке. – Может, моя борода так меня изменила? У меня тогда был шелом с наглазьями, а у Хельги без… Если это было здесь… то я могу кое-что вспомнить…

Они приблизились ко двору. Возле ворот сидело несколько мужчин с рогатинами и топорами. Завидев близко людей, они повскакали на ноги и наставили было копья, но узнали Милуту и опустили оружие.

– Ты ли это, Милута? – заговорили они. – Вот уж кого не ждали! Ты же теперь большой человек, у князей да посадников всякий день пируешь…

– Не тот большой человек, кто с князьями пирует, а тот, кто большое дело делает. Расскажите, люди добрые, что у вас за дела творятся! – сказал Милута, проходя во двор. – Говорят, вы варяга в полон взяли?

– Взяли, в погребе сидит. А этот – гляди, воротился! – Мужики кивали друг другу на Лейва, который стоял поблизости и напряженно вслушивался в непонятную речь. – Воротился! А мы думали, сбежит.

Гостей впустили во двор, они вошли в большую избу. Маленькие окошки почти не пропускали тусклого сумеречного света, и в клети было полутемно, хотя в светце горела лучина. В отсветах пламени было видно множество бородатых лиц, отблески двигались, и трудно было определить, сколько людей здесь сидит на лавках вдоль стен – казалось, что много, словно в избе собрались все уцелевшие мужчины с ближних улиц. На столе стоял один небольшой жбан из-под пива, но разговор был горячим и оживленным, как после бочонка меда. Завидев входящего Милуту, все замолчали, а Середа поднялся ему навстречу:

– День тебе добрый, друже! Каким ветром тебя занесло? Нашел и для нас часок середь княжьих дел?

Тут он увидел позади купца Лейва и двух других северян и нахмурился:

– Или ты теперь ко мне послом от сего лиходейного племени?

– Да уж, друже, хотел бы я по иному делу к тебе прийти, да судьба не велит! Стало быть, взяли вы в полон варяга?

– Взяли. Садись, коли пришел, говорить будем.

Гости уселись. Лица людей вокруг них были полны злобного торжества: ладожане столько вытерпели горя от варягов, а теперь хотя бы один из них был в их власти.

– Боги мне помогли – попал нам в руки тот самый, что меня осиротил! – говорил Середа, и Милута не узнавал в этот миг своего добродушного и приветливого когда-то знакомца. – Я его, вражину, по смерть не забуду. Он моего брата старшого убил, он и меня зарубить хотел, да боги не дали. Во сне его видел – так перед глазами и стоял. Как ныне его увидел, так и обрадовался – боги мне дали отомстить. Хотел я его сразу порешить, да люди отговорили. Надоумили выкуп с него взять. Кровь его только бы душу мою порадовала, а стариков я чем буду кормить? Я теперь не работник – на всю жизнь, вишь, кривобоким остался, и сила уже не та, а одни поскребышки. Он меня осиротил, мой род погубил – пусть теперь долги ворочает.