Паулина Гейдж - Искушение фараона

Хаэмуас вернулся в свои покои, где под бдительным присмотром Касы косметолог покрыл хной подошвы его ног и ладони, и, дожидаясь, чтобы высохла оранжевая краска, царевич слушал доклад Пенбу о последних новостях. Их оказалось немного. Пришло письмо от скотовода в Дельте, сообщающего, что в его стадах родилось двадцать телят, их уже успели переписать. В почте оказался также один объемистый свиток, при взгляде на который у Хаэмуаса от радостного предвкушения учащенно забилось сердце. Пенбу почтительно положил свиток на маленький столик рядом с ложем господина.

– Планы захоронений священных быков Аписа. Они уже готовы, царевич, и дожидаются твоего одобрения, – сказал он с улыбкой, понимая, как обрадован Хаэмуас. Но царевич, едва коснувшись рукой нагретого солнцем папируса, с сожалением отвернулся. Он оставит этот свиток на потом, раскроет его по возвращении из поездки, чтобы от души насладиться чтением в более спокойной обстановке.

Хна высохла, и косметолог принялся накладывать вокруг глаз черную сурьму. Ювелир тем временем раскрыл ларец, в котором хранились ожерелья Хаэмуаса. Он придирчиво рассматривал в медном зеркале свое отражение – плод трудов косметолога. Его глаза пристально вглядывались в черты собственного лица. Открывшаяся взору картина вселила в него уверенность. «Возможно, кожа слегка обвисла, – думал он, – и, пожалуй, по зрелом размышлении, следует прислушаться к совету Касы, но я все еще красивый мужчина. – В задумчивости он провел пальцем внизу щеки, там, где кожа натягивалась на нижней челюсти, и косметолог досадливо крякнул. – Нос у меня такой же, как у отца, тонкий и прямой. Нубнофрет он нравится по-прежнему. Рот, пожалуй, чуть излишне твердый и бескомпромиссный, но губы полные, спасибо матушке. Открытый, ясный взгляд. Да, пожалуй, я вполне еще могу сойти за интересного мужчину…»

Смутившись собственных размышлений, он со стуком опустил зеркало. Что за странные мысли! Он улыбнулся: «Знаешь, Хаэмуас, великий царевич Египта, мальчишка, сидящий в твоей душе, что-то расшалился. Уже давно его не видно и не слышно». Но тут к нему подошел ювелир, и Хаэмуасу пришлось отвлечься. Из ларца с драгоценностями он выбрал браслеты из электрума [4], нагрудное украшение из драгоценного серебра, отделанное голубым фаянсом, и несколько золотых колец. Ювелир уже заканчивал свою работу, когда глашатай Рамоз зычно провозгласил:

– Царевна Шеритра.

Дочь вбежала к нему, и Хаэмуас смотрел на нее с улыбкой.

– Я так по тебе соскучилась вчера, папа, – проговорила она, быстро и неловко обнимая отца. Тотчас же вспыхнув, она спрятала руки за спину. – Мама сказала, что ты, наверное, не успеешь прийти пожелать мне спокойной ночи, но я все равно немножко ждала. Как дела у наложницы?

Хаэмуас обнял дочь, ощутив легкий укол тревоги – обычное чувство, охватывавшее его, если он пару дней не видел Шеритру. Она, его пятнадцатилетнее сокровище, вся, казалось, состоит из одних лишь костей да ломаных линий. Для ее небольшого роста у нее слишком длинные ноги, а о собственные неуклюжие ступни она, бывает, и запинается. Когда она была ребенком, слуги часто посмеивались над ее ужимками и гримасами, теперь же перестали смеяться, не желая ранить ее чувства. Узкие прямые платья, откровенно и безжалостно очерчивающие фигуру, не могли скрыть резко выпирающих костей таза, начисто лишенных плоти. Девушка упрямо продолжала одеваться по своему вкусу, хотя Нубнофрет много раз заставляла ее выбрать более модный стиль одежды, украшать себя складками и оборками, которые могли бы скрыть излишнюю худобу. Осознавая свое физическое несовершенство, она, можно подумать, решила из гордости отказаться от любых попыток соперничать с другими женщинами, поскольку это было бы ее недостойно.

Нубнофрет без устали повторяла дочери, что спину следует держать прямо, но плечи у девушки все время сгибались, нависая над грудью, почти такой же плоской, как и живот. Она старалась двигаться изящно и с достоинством, чтобы не слышать лишний раз язвительных замечаний матери, но ее старания не приносили ощутимых результатов. У нее был приятный овал лица, выразительный полный рот и большие ясные глаза, но всю картину портил крупный, унаследованный от Рамзеса нос.

Более дерзкая и смелая девушка сумела бы превратить свои недостатки в достоинства, но Шеритра была скромна, застенчива и легко ранима. Люди, хорошо ее знавшие, – отец, Гори, Бакмут, ее служанка и подруга, остальные слуги, несколько давних друзей семьи – любили ее всем сердцем. Ведь она обладала умом и благородством, добротой и мягкостью. «Но ради Амона! Она же краснеет по каждому пустяку, милая моя дурнушка, – думал Хаэмуас, нежно целуя дочь в лоб, туда, где проходила граница волнистых каштановых волос. – Где же тот принц, которого она покорит?»

– Не знаю, как чувствует она себя сегодня, но поскольку привратник из гарема за мной не посылал, значит, наверное, ей лучше. Ты хочешь поехать со мной навестить дедушку, а заодно и обследовать рынки Пи-Рамзеса?

Шеритра резко покачала головой. Ответ отрицательный.

– Нет, отец. Мы с Бакмут рады остаться здесь за хозяев. Я буду поздно вставать, а за завтраком прикажу читать мои самые любимые папирусы из библиотеки, еще буду купаться в бассейне и копаться с садовниками в цветочных клумбах. – Она говорила быстро, отводя взгляд. Хаэмуас взял дочь за подбородок и повернул ее лицо к себе, желая заглянуть в беспокойные карие глаза.

– Несколько часов при дворе не причинят тебе вреда, – мягко произнес он. – Стоит только прямо взглянуть в лицо тем, дорогая, кто внушает тебе страх, и твоя застенчивость растает как дым. Уже совсем скоро твоя мать перестанет довольствоваться одними только разговорами о помолвке и перейдет к решительным действиям, и тебе следует хотя бы взглянуть на тех, чьи имена скоро предложат тебе на выбор.

Она отстранилась, освобождаясь из его теплых рук.

– В этом нет необходимости, – твердо заявила она. – Ты ведь знаешь, царевич: тебе придется заплатить огромное приданое, чтобы от меня избавиться, и мне совершенно безразлично, выйду ли я вообще замуж. Никто никогда меня не полюбит, и мне все равно, в чью именно постель мне придется когда-нибудь лечь.

Отцу тяжко было слышать эти горькие откровенные слова.

– А Гори поедет, – продолжал он настаивать, не желая заканчивать разговор на такой грустной ноте.

Она улыбнулась:

– Конечно, поедет! Женщины вокруг него так и вьются, а он будто не замечает. Юноши будут перешептываться у него за спиной, а он и глазом не моргнет. Вместе с Антефом они станут бродить по рынкам в поисках новинок и хитроумных диковинок, придуманных в чужих странах, затем только, чтобы разобрать их на части. Он поболтает немного с дедушкой, который души в нем не чает, после чего поспешит в Обитель Жизни, а ты в это время глубоко погрузишься в Обитель Книг и вынырнешь только затем, чтобы купить мне какой-нибудь дорогой подарок. – Глаза ее сияли, но в их глубине Хаэмуас научился различать скрытое недовольство и разочарование собственной жизнью. Он снова поцеловал дочь.