Паулина Гейдж - Искушение фараона

– Спасибо, – проговорила она, и ее рот скривился в некоем подобии улыбки. – Мы с тобой всегда говорили друг другу правду, мой дорогой. Теперь, когда мы покончили с разговорами о моем здоровье, расскажи мне, почему у тебя такой измученный вид.

Он смотрел на нее, не зная, что сказать. За дверями раздался внезапный взрыв звонкого девичьего смеха – мимо проходили юные наложницы с тремя только что выкупанными обезьянками, которые тщетно пытались устроиться где-нибудь в уголке и почистить шерстку. Хаэмуас уже открыл рот, чтобы ответить, как вдруг в комнату впорхнула пара синих птичек; они пролетели вдоль стен, мелькнули яркой молнией у окна и скрылись в листве деревьев. Внезапно Хаэмуаса охватило острое щемящее чувство – ему захотелось превратиться вот в такую беспечную пичужку, парить, ни о чем не тревожась, высоко в бескрайнем жарком небе, улететь подальше отсюда, от этой комнаты, где, невидимая, притаилась смерть и ждет только своего часа, чтобы захватить женщину, давшую ему жизнь.

– Не знаю, – произнес он наконец. – Дома все в порядке…

– Да. Нубнофрет вчера вечером составила мне компанию.

– Имения мои процветают. Отец ожидает от меня того, что и обычно…

Она засмеялась – раздался сухой резкий смешок, в котором тем не менее слышалось искреннее веселье.

– Проще говоря, всего без остатка!

– Пусть так! – Хаэмуас улыбнулся, потом вновь стал серьезным. – Однако… – У него не было сил закончить, и в конце концов он только пожал плечами.

– Ты должен серьезно заняться поисками мужа для малышки Шеритры, – посоветовала она. – Тебе необходимо какое-то новое дело, и оно – вот, прямо перед тобой.

Он не заглотил этой наживки. С матерью они в основном сходились во мнениях, исключение составлял лишь вопрос о судьбе дочери, в котором мать активно поддерживала позицию Нубнофрет.

– Есть у меня одно новое дело, оно ждет меня дома, на плато Саккары, – ответил он печально. – Если только у меня достанет сил когда-нибудь все довести до конца. Ты давно видела отца?

Тему замужества Шеритры она оставила.

– Он навещает меня раз в неделю, – ответила она на его вопрос. – И мы говорим о всяких пустяках. Он рассказывает, что в каменоломнях Силсилеха закончена вырубка стелы, на которой выбиты ты и я, Бинт-Анат и он, а также Рамзес в качестве наследника. Хотелось бы мне посмотреть на торжественное открытие.

«Можешь не сомневаться, Рамзес, мой любезный братец, непременно придет на открытие», – хотелось сказать Хаэмуасу, но он сдержался. Из немногих радостей, что еще оставались доступны его матери, мысль о том, что на троне Египта будет восседать ее сын, а не отпрыск Нефертари, доставляла ей наибольшее счастье.

– А мой брат Мернептах сейчас при дворе? – поинтересовался он.

– Нет, мне кажется, нет. Он путешествует где-то на юге, присматривает за своим строительством. Он, вероятно, навестит тебя в Мемфисе по дороге домой.

– Наверное.

Больше им нечего было сказать друг другу. Хаэмуас еще несколько минут продолжал эту беседу ни о чем, потом поднялся, поцеловал мать и вышел. Он на мгновение сжал ее руку в своей, и на ощупь она оказалась холодной и шершавой. Ему в ту же секунду захотелось очутиться под палящими лучами солнца, поднять лицо к небу и закрыть глаза при виде ослепляющего величия бога Ра.

Покинув гарем, он короткой дорогой прошел в закрытый садик, примыкавший к покоям его семьи. Там никого не было. Приближался полдень, и тени от сикомор стали совсем короткими и тонкими. Рыбный пруд блестел как стекло, отливая синевой бирюзовых плиток, выстилавших дно; в фонтанах монотонно журчала вода. Хаэмуас опустил пальцы в сверкающий поток, теплая вода на ощупь показалась ему гладкой, как шелк. Он чувствовал, как огненные солнечные лучи медленно нагревают его полотняный головной убор, заложенный жесткими складками, и это тепло доставляло ему радость. Его охватило странное, необъяснимое ощущение – он чувствовал себя, как заключенный, которому милостиво даровали отсрочку исполнения приговора, как ребенок, которого отпустили поиграть. И вот его чувства обострены до предела, жадно впитывают любое яркое, свежее впечатление, на которые так щедра жизнь вокруг. И в то же время его не оставляло некое ощущение нечистоты, казалось, будто его кожу запятнало сухое несвежее дыхание матери. Он до сих пор ощущал ледяной холод ее прикосновений. Он погрузил обе руки под струи фонтана, потом склонился вперед еще сильнее, и вот вода уже плещется у самых его плеч. «Я люблю ее, – думал он. – Дело не в этом. Я не хочу умирать, осознавая, что все мечты не более чем иллюзии». Он долго стоял так, глядя на свои руки в потоках воды, но ощущение чистоты не приходило.

Он съел легкий завтрак в обществе Гори и Нубнофрет. Гори встал сегодня поздно. Он собирался вместе с Антефом отправиться в Обитель Жизни, а оттуда взять носилки и поехать в город, на рынок. Нубнофрет получила приглашение от царской жены Мериет-Амон после полудня покататься с ней под парусом в одном из спокойных притоков Нила. Хаэмуас вполуха слушал рассказы об их планах, не переставая думать о предстоящей встрече с отцом. Он едва притронулся к пище, потом Каса поменял ему одежду, и он с должным сопровождением отправился в покои отца.

Чем ближе он подходил к средоточию дворцовой власти и могущества, тем больше становилось людей, собиравшихся в залах и приемных, которые он миновал на своем пути. Ему часто приходилось замедлять шаг, а Рамозу – выкрикивать его имя и титулы чуть громче, дожидаясь, чтобы мелкие чиновники, вельможи, рабы, слуги и чужеземцы пали ниц, выражая свое почтение царевичу. В конце концов он оказался у входа в оазис тишины и покоя – именно здесь, в небольшом помещении позади величественного тронного зала, Рамзес и вершил свои дела, здесь он сидел, принимая изъявления низкопоклонства и раболепия равно как от своих подданных, так и от чужеземных послов.

Хаэмуас ждал, пока о нем доложит верховный глашатай. Его впустили незамедлительно, и, подходя к большому, заваленному бумагами столу, из-за которого ему навстречу уже поднимался отец, Хаэмуас отметил про себя, кто еще находился в кабинете. Здесь был Техути-Эмхеб, царский писец, человек немногословный и сдержанный, но обладавший огромным влиянием и властью, больше, чем кто-либо другой, знавший о настроениях своего господина и об истинном положении дел в Египте. Он уже простерся ниц, выражая царевичу свое глубочайшее почтение. Его дощечка лежала поодаль на полу, выложенном темно-синей лазуритовой плиткой, изукрашенной яркими всплесками золота. В белых лучах солнечного света, проникавших сквозь потолочное окно, стоял, почтительно склонившись, посол хеттов Урхи-Тешуб. Его властное выразительное лицо обрамляла курчавая черная борода, на голове – заостренная красная шапка. Ашахебсед тоже распростерся ниц перед царевичем; на его лице играла холодная улыбка.