Синтия Хэррод-Иглз - Чернильный орешек

– А как я вообще найду мужа, если у меня нет возможности знакомиться с мужчинами? – спросила Анна, мгновенно возвращаясь к своей давней обиде. – Мама, ну почему отец не хочет в этом году пригласить гостей? У нас же всегда бывало так много народу на Рождество?

– Дорогая моя, он просто не хочет привлекать к нам внимание, когда тут повсюду так много сторонников парламента. Ты же знаешь, что мы находимся очень близко к землям Ферфаксов, а поскольку у нас так много мужчин ушли на войну…

– Ах, черт бы побрал эту войну! И этих проклятых пуритан!

– Война скоро закончится, – попыталась успокоить дочь Мэри-Эстер. – И не забывай, что твой брат, который однажды станет хозяином этого дома…

– Наполовину брат, – поправила Анна. – И я не верю, что он станет хозяином. Папа никогда не допустит, чтобы какой-то пуританин владел Морлэндом.

– Ну хватит, Анна. Я вижу, тебе надо заняться каким-то делом. Помоги Гетте собрать ягодки, а потом можете обе прийти и помочь мне просмотреть ваши платья. Может быть, удастся их как-нибудь переделать. Пока идет война, мы должны быть бережливы.

Хотя Эдмунд сделал Ричарду, равно как его жене и слугам, больше уступок, чем нравилось ему самому, да и всем прочим в Морлэнде, Кэтрин и Ричарда их «достижения» не радовали. По вечерам, когда они уединялись за занавесями своей постели, а трое их слуг тем временем похрапывали в другом конце комнаты, они молились и подробно обсуждали свое положение, прежде чем окончательно отойти ко сну. Супруги спали в одной постели, не прикасаясь друг к другу, ибо Кэтрин лежала под одеялом, а Ричард поверх него, и между ними всегда находилось, сложенное белье. Именно Кэтрин и внушила Ричарду, что очистившиеся сердцем и душой никогда не вступают в плотские отношения, и что все эти похотливые помыслы ниспосланы самим дьяволом.

– Наш брачный союз предназначен Господом для более высокой цели, – то и дело говорила она и хвалила Ричарда за его сопротивление своему низменному естеству, пока тот, не всегда одобрявший свою подчиненную роль в их союзе, отказывался от каких-либо дальнейших порывов к сопротивлению.

Да ведь это было правильно. Он полюбил Кэтрин не столько за ее физические достоинства, сколько за умственные. Ну а если порой Ричард и испытывал страстный пыл и этакое стеснение, видел разные причудливые сны, то он даже и не трудился доискиваться причины этого. Ощущение стесненности и обделенное™ к этому времени уже в такой значительной мере стало частью его жизни, что он, пожалуй, затосковал бы по этим чувствам, если бы они вдруг исчезли.

– Муж, – начала Кэтрин в ту ночь, – мы ничуть не приблизили это семейство к Господу нашему. За все те месяцы, что мы пребываем здесь, ни единая душа не познала света истинной религии. Ни единая душа еще не спасена, Ричард! Ричард беспокойно заворочался.

– Я просто не знаю, что мы с этим можем поделать, – отозвался он. – Слуги меня ненавидят… Они даже со мной толком не говорят, когда я прямо их о чем-то спрашиваю.

– Ты начинаешь дело не с того конца, – строго проговорила Кэтрин. – Слуги в доме делают то, что и их хозяин. Твоего отца, Ричард, следует убедить закрыть эту церковь. Ты должен спасти его! А как только он возродится к новой жизни, мы сможем взяться и за остальных. За детей… надо будет только избавиться от священника-язычника. И твоя мачеха… впрочем, – задумчиво добавила она, – я не уверена, что с ней дело не пойдет еще труднее, чем с твоим отцом.

– Ну а я все-таки не вижу, что еще я мог бы сделать, – пробормотал Ричард. – Я пытаюсь поговорить с отцом, но он меня никогда не слушает. Мне всего и удается, что улучить минутку потолковать с ним, да и то – прихожу к нему, а он мне: «Не сейчас, я занят».

– Это я знаю, – сказала Кэтрин полюбезнее, – и думаю об этом. Понимаю, что ты делаешь все, что в твоих силах, но вся беда в том, что у тебя мало влияния на своего отца.

– Это не моя вина, – запротестовал Ричард, и в темноте Кэтрин, протянув руку, слегка похлопала его по плечу.

– Я знаю, муж. Вот потому я и думаю, как бы нам усилить твое влияние. И мне кажется… – последовала продолжительная пауза, настолько продолжительная, что Ричард уже решил, что Кэтрин заснула. Однако она вновь заговорила: —…настало время, когда мы должны до конца осуществить свой брак.

Во рту у Ричарда разом пересохло. Им стоило огромных усилий скрывать ото всех, что их брак никогда не был полным, потому, что если бы это стало известно, у Эдмунда возникли бы столь желанные основания для его аннулирования. Но до тех пор пока никто не знал об этом, они были в безопасности.

– Но… но почему? – запинаясь, спросил он. – Ведь это же отречение от всего, что ты говорила прежде, и для нашего брака совсем не нужно. Никто ведь не сможет доказать, что мы никогда…

– Это здесь совершенно ни при чем. Мы должны иметь детей. Ричард, у тебя должен быть сын.

– Но у меня он уже есть. Ральф…

– Твой ребенок воспитывается папистом… или настолько близким к папизму лицом, что это одно и то же. Нет, Ричард, мы должны завести сына, такого, которого мы сможем воспитать в истинной вере. Ты, должно быть, и сам видишь, что твой отец любит Ральфа до безумия. Рождение ребенка укрепит наше положение и усилит твое влияние на отца. Ральфа скоро отошлют в школу. А после его отъезда у нас появится свободное пространство для нашего ребенка. И как знать – быть может, удастся отыскать какой-нибудь способ скомпрометировать твой первый брак. И тогда, возможно, наш ребенок займет место Ральфа.

Ричард молчал, ведя борьбу с самим собой. Слова его жены казались такими бессердечными… тем более что, помимо своей воли, Ричард просто обожал Ральфа и желал лишь одного: чтобы мальчик проявлял к нему хоть какую-то привязанность. И при всем этом он понимал, что Кэтрин была права, новый ребенок помог бы его делу. Понимал он также и то, что Эдмунд частенько бросал на Кэтрин пытливый взор, любопытствуя, почему же она до сих пор не беременна. К тому же после всего прошедшего времени, после их длительного воздержания…

И, словно читая его мысли, Кэтрин довольно дружелюбно сказала:

– Я понимаю, дорогой мой супруг, что тебе это будет нелегко и отвратительно, но помни, во имя чего мы грешим. Нет-нет, мы не должны уклоняться от нашего долга, особенно когда задача столь трудна, почти неосуществима. Иди же, я готова, откинь одеяло.

– Кэтрин… ты уверена?

– Да, и я не страшусь. Ведь это ради истинной, достославной и чистой веры!

Трясущейся рукой Ричард оттянул в сторону одеяло и заполз под него. Благодаря Господа за эту темноту, он потянулся к Кэтрин. В его мозгу тяжело рокотал бурный водопад воспоминаний, и от отчаянной борьбы между его прежней личностью и новой, между его плотью и заново родившейся душой, между его нынешней целью и тайными, сладкими воспоминаниями он затрепетал. Кэтрин, однако, оставалась спокойна, тело ее было неподвижным и жестким, не вздрогнув даже тогда, когда его руки коснулись ее холодных и тонких ног. Но у нее ведь не было никаких сомнений, а прежде всего – никаких воспоминаний. Трясясь, Ричард распустил шнуровку ее Ночной рубахи, а когда он просунул внутрь руки и обхватил ими маленькие и незрелые грудки Кэтрин, он услышал, как она наконец-то испустила легкий вздох, и, невидимый в темноте, Ричард удовлетворенно ухмыльнулся.