Поль Феваль - Роковое наследство

Ирен выпрямилась, но ничего не сказала в ответ.

Графиня Маргарита продолжала:

– Течение стремительно приближало конец душераздирающей драмы, увлекая за собой три ее действующих лица. Раненый Ренье и два его преследователя миновали уже мост Согласия и плыли теперь среди безлюдных берегов, на одном из которых расположен Кур-ля-Рен, а на другом – улица, что ведет к площади Инвалидов и Марсову полю.

Здесь Ренье все-таки попытался позвать на помощь, но никакой помощи не подоспело, и он умолк, справедливо рассудив, что любое вмешательство обречет его побег на провал и вновь отдаст в руки закона.

Оцените, сколь хитры и коварны Черные Мантии, которые всегда заманивают обреченную ими на смерть жертву между Сциллой и Харибдой, так что ей всегда грозит и нож убийцы, и кара закона.

О-о, Черные Мантии – истинные мастера своего дела, они превратили преступление в искусство и превзошли все его тонкости.

Но в ночной тьме, посреди безжалостной реки дважды раненный Ренье обрел новую отчаянную силу. Крайность, в которой он оказался, послужила для него источником неисчерпаемой бешеной отваги и мужества. Речь теперь шла не о бегстве от преследования, но о борьбе с убийцами. Предстояло убивать, чтобы не быть убитым.

Когда Ренье рассказывал мне об этой битве, безмолвной и непримиримой, кровь стыла у меня в жилах; бледнел и он, прикованный к постели своими ранами.

Ренье – прекрасное, благородное существо, моя девочка. И как просто он сказал мне:

– Прежде чем обратиться с молитвой к Богу, я подумал о ней...

И он героически защищался и столь же героически нападал, потому что беспрестанно думал о вас.

Крепко сжатый кулак Ренье тяжело обрушился на голову Малу, который вынырнул на поверхность, чтобы глотнуть воздуху. Второго бандита наш друг схватил за горло, и напрасно тот пытался позвать на помощь своего напарника, напрасно молотил по воде руками и ногами: хватка Ренье не ослабевала; когда же его пальцы разжались, на дно Сены опустился труп преступника.

Ренье победил, но какой ценой! Он был совершенно обессилен, и воды реки несли его как жалкий обломок кораблекрушения; в конце концов они прибили его к правому берегу, к лестнице, что ведет к галерее Шайо, и там его слабый стон был услышан случайным прохожим.

В нескольких шагах от этого места, на улице Батай, находится лечебница доктора-психиатра Самюэля. Именно здесь Ренье и была оказана помощь, которая вернула его к жизни.

Графиня Маргарита умолкла. Ирен была бледна и недвижна, как мраморная статуя. Но мы знаем, что наружное спокойствие зачастую свидетельствует о сверхсильном эмоциональном шоке.

Несколько минут прошло в мертвом молчании. Наконец Ирен спросила:

– В этой лечебнице и находится до сих пор Ренье?

– Нет, – ответила графиня Маргарита, – он уже покинул лечебницу.

– И где же он теперь?

– У меня. В моем особняке де Клар продолжается его тяжкое и мучительно выздоровление. Нож Малу задел легкое.

– Так вы говорите, – начала нерешительно Ирен, – что нынче он в Париже?

– Именно так. Я не солгала вам ни единым словом.

– Куда я могу написать ему? Как и когда навестить?

– И написать, и прийти вы можете ко мне, в особняк де Клар.

Cнаружи царила тишина. Грушевая улица, которая и днем-то оживлялась лишь редкими шагами случайных прохожих, теперь, когда наступила ночь, могла послужить пристанищем разве что для призраков, обыкновенно обитавших на кладбище (его ворота давно закрыты и охраняются сторожевыми собаками), призраков, чье существование так упорно оспаривают философы.

В отличие от них, мирные обитатели кладбищенского квартала, люди, скептически настроенные по отношению ко многому в жизни, опасаются этого города мертвых и особенно побаиваются так называемой «верхней» его части, откуда так хорош вид на граничащие с ним поля.

Именно о «верхней» части издавна рассказывали всяческие истории. Так, отправившись в декабре 1847 года навестить могилу – тогда еще совсем свежую – моего друга и наставника Фредерика Сулье, я продолжал свою прогулку, бродя по живописному предместью, что примыкает к северо-восточной стене кладбища, и получил там некоторые (хотя и несколько туманные) сведения о призраках, обретающихся на Пер-Лашез.

Их сообщила мне худенькая светловолосая девочка лет десяти, которая пасла свою козу на лужайке, уже обреченной на гибель: со всех сторон ее окружали груды камней, предназначенных для будущего строительства.

Уже смеркалось. Девочка спросила меня, который час, и торопливо начала отвязывать козу, приговаривая:

– Пора, а то темняки сейчас придут. (Правильность написания слова «темняки» я не гарантирую.)

На мои расспросы, кого она называет «темняками», девочка ответила:

– Я про них ничего не знаю. Знаю только, что прижмутся они к стенке и «глазеют».

«Глазеют» – так говорят обычно о любопытных, что смотрят из окон или со своего балкона.

– А много их? – продолжал я свои расспросы.

– Тучи.

– И что же они делают?

– Я же говорю – «глазеют».

Судя по ее словам, призраки эти были не то чтобы совсем уж трусливые, но и не слишком отважные. Они жались к кладбищенской стене, устремив свои пустые глазницы на поля и пустыри, что окружали их тюрьму.

Моя маленькая собеседница больше ничего о них не знала.

Во времена, когда происходит история, о которой мы повествуем, в пустынных аллеях парижских кладбищ усилили собачью охрану, но, как я полагаю, вовсе не из-за «темников» и прочих призраков.

В Париже случилось неслыханное злодеяние, о котором долго еще будут помнить столичные жители. Многие, очень многие вздрагивают от ужаса при мысли об этом чудовище, совершившем уникальные в своем роде преступления, – о сержанте Бертране, обожателе покойниц: отвратительная страсть заставляла этого человека разрывать могилы.

И хотя сей ужасный донжуан чаще всего посещал кладбище Монпарнас, предосторожности были приняты и для всех остальных мест упокоения. На каждом кладбище с этих пор стали держать больших сторожевых собак.

...Ирен и графиня Маргарита сидели друг подле друга.

Ирен можно было бы счесть совершенно спокойной, если бы не бледность ее лица и темные круги под опущенными долу глазами.

Графиня молчала и казалась целиком погруженной в свои мысли.

Потом она встала, откинула муслиновую занавеску, что загораживала окно, и выглянула на улицу.

Луну застилали облака, так что окрестности были погружены в темноту. Едва-едва можно было рассмотреть деревья и памятники кладбища.

Отчетливо виднелась лишь могила полковника – белая на черном фоне.

Но графиня Маргарита вовсе не собиралась любоваться ею. Она пристально наблюдала за окном особняка Гайо – окном Щевалье Мора.