Джеймс Шульц - Моя жизнь среди индейцев

— Ах! — воскликнула она, хлопнув в ладоши, — как я все хорошо помню, даже вид углей от разных деревьев. Вы сейчас топите тополем.

Она продолжала разговаривать, обращаясь то к Эштону, то ко мне, иногда к Нэтаки. Мы провели приятный вечер. Ягода и его жена уступили ей свою комнату и тоже перешли жить в палатку. Мы как-то не могли спросить Диану не хочет ли и она жить в палатке: казалось, Диана отошла далеко от старой жизни, все это к ней уже не подходило.

Должен сказать, что появление Дианы вызвало сенсацию в форте, или, как его начинали называть, в городе. Погонщики быков и мулов, охотники на волков таращили нa нее глаза и стояли открыв рот, когда она проходила мимо. Игроки в карты старались изо всех сил быть ей представленными. Настоящие люди, с которыми ее знакомили, относились к ней с глубоким уважением. Ежедневно у нас бывали гости из лагеря пикуни: женщины смотрели на нее с почтением и страхом и робко пожимали ей руку. Даже вожди пожимали ей руку и разговаривали с ней. Молодые кавалеры приходили к нам и стояли поодаль, принимая позы и наблюдая за ней уголком глаза.

Однажды утром Эштон предложил нам отправиться куда-нибудь на месяц или на два с лагерем пикуни или же, если это не опасно, поехать самим к горам Белт или к подножию Скалистых гор. Диана стала возражать.

— Я предпочитаю не ехать, — сказала она, — ты же знаешь, что я должна скоро вернуться в школу.

Эштон, казалось, удивился, что она возражает против поездки, — мы тоже удивились.

— Дорогая моя, — ответил он, — я надеялся, что тебе будет приятно совершить такое путешествие. У тебя вполне достаточно времени, чтобы поехать с нами и вернуться на Восток к открытию школы.

Но она продолжала выискивать отговорки, и вопрос о поездке отпал. Однако она говорила Нэтаки, что ей страшно хочется отправиться в прерию и снова кочевать по ней, но что долг ее — в скором времени уехать обратно.

— Ты не можешь понять, как мой вождь ко мне добр, — говорила Диана. — У меня всегда есть деньги, больше денег, чем у других девушек, больше, чем я в состоянии израсходовать. У меня красивые платья, очаровательные драгоценности. Он добр ко мне, ласков и, видимо, очень доволен, что я учусь. Я повидала вас всех и свою родину, и он не рассердился, что я приехала. А теперь поеду обратно и буду прилежно учиться.

— Какая она хорошая! — воскликнула Нэтаки, рассказав мне все это. — А какая красавица! Я бы хотела, чтобы она была действительно моей дочерью.

— Глупая ты! — сказал я. — Она могла бы быть твоей сестрой; ведь ты же не на много старше ее.

— Все равно, — закончила она разговор, — она в некотором смысле моя дочь. Разве я не заботилась о ней, не вытирала ей слезы, не делала все, что только могла, когда я когда Никогда не Смеется привез ее в наш дом в тот ужасный день?

Так как Диана не согласилась на путешествие с лагерем, Эштон делал все что мог, чтобы сделать ее пребывание у нас приятным. Он купил ей лошадь и седло — совершенно излишняя покупка, так как у нас было сколько угодно и лошадей и седел, — и ездил кататься с Дианой по прерии верх по реке, и за Титон по долине, и всюду, куда она захочет. Каждый вечер она приходила к нам в палатку и сидела в ней, то разговаривая с нами, то подолгу молча, мечтательно глядя на пламя нашего маленького очага. Девушка была загадкой для меня. Я все думал, влюблена ли она в Эштона или просто смотрит на него так, как всякая девушка на доброго и снисходительного отца. Я спросил Нэтаки, не задумывалась ли она над этим вопросом; оказалось думала, но не могла решить, что на душе у девушки.

Однажды днем, кажется дней через десять после приезда, Диана попросилась к Нэтаки переночевать; та, конечно, согласилась. Я думал, что это просто девическая прихоть. Весь тот вечер Диана была необычно молчалива, и я несколько раз видел, что она смотрит на Эштона, когда он этого не замечает, таким взглядом, который я не мог истолковать иначе, как выражение сильной любви. Мы легли не поздно и, как обычно, спали крепко. Никто из нас не вставал рано, и нас разбудил голос Нэтаки, звавший всех завтракать. Мы встали, пошли в дом и сели на свои места за стол. Диана не вышла к завтраку, и я спросил Нэтаки, почему она не позвала Диану. Вместо ответа она передала Эштону какую-то записку и выбежала из комнаты. Он взглянул на записку и побледнел.

— Она уехала обратно! — сказал он. — Уехала обратно! Он вскочил со стула, схватил шляпу и кинулся на набережную.

— В чем дело? — спросил я Нэтаки, отыскав ее в комнате старых женщин, где она тихонько сидела напуганная. — Где девушка?

— Уехала назад заниматься своей работой — читать и писать, — ответила она. — Я помогла ей донести вещи до огненной лодки, и лодка ушла.

Нэтаки расплакалась.

— Уехала, — причитала она, — уехала моя красавица дочь, и я знаю, что никогда больше ее не увижу!

— Но почему, — воскликнул я, — почему она уехала, ничего не сказав Никогда не Смеется? Ведь это нехорошо. Зачем ты ей помогала, ты должна была прийти и рассказать нам, что она задумала,

— Я сделала, как она просила, и если бы понадобилось сделала бы так снова, — ответила Нэтаки. — Ты не должен меня упрекать за это. Девушка все время терзалась, терзалась, терзалась. Она думала, что вождь недоволен ее приездом оттуда, куда он ее поместил, и уехала назад одна, так как боялась, что он сочтет своей обязанностью проводить ее. Она не хочет, чтобы он портил себе хорошее лето, пропустил из-за нее какую-нибудь большую охоту.

Эштон вернулся с набережной.

— Уехала, — сказал он уныло. — Что за безумие нашло на нее? Прочтите! — и он протянул мне записку, «Дорогой вождь, — стояло в записке, — я уезжаю завтра на рассвете. Надеюсь, что ты хорошо проведешь время и настреляешь массу дичи».

— Что это нашло на девочку? — продолжал Эштон. — Как может Диана думать, что я буду «хорошо проводить время», когда она беззащитная едет вниз по этой проклятой реке!

Я рассказал ему все, что узнал от Нэтаки, и он заметно повеселел.

— Значит, все-таки она обо мне думает. — Я не понимал в чем дело. Мне всегда казалось, что я ее не понимаю. Но если она уехала по этой причине, то… я тоже поеду и встречу ее на пристани в Сент-Луисе.

И он так и сделал, выехав на следующий день дилижансом на железную дорогу Юнион-Пасифик через Хелину и Коринн. При расставании я сказал ему:

— Не сомневайтесь ни на минуту — ваша девочка вас любит, Я знаю это.

Дни проходили однообразно. Ягода был не в духе и беспокойно слонялся по дому; я тоже стал нервничать и тоже был не в духе. Мы не знали, куда себя девать.

— Мой отец всегда говаривал, — сказал мне однажды Ягода, — что тот, кто всю жизнь занимается пушной торговлей — дурак. Бывает зима, когда можно схватить куш, но на следующий сезон его непременно потеряешь. Отец был прав. Давай бросим это дело, купим на то, что у нас осталось, скота и займемся его разведением.