Говард Фаст - Последняя граница

Люди Фитцжеральда, теперь уже спешившиеся, присоединились к пехоте. Лицо капитана было угрюмо и все еще бледно от изумления. Лицо Льюиса подергивалось от гнева, но гнева сдержанного, вызванного скорее возмущением, чем ненавистью. Он слез с коня и шел теперь впереди пехоты. Каждый шаг стоил ему усилий и вызывал судорожную боль в спине. Солдаты зорко наблюдали за индейцами и, низко пригибаясь, осторожно продвигались вперед.

Полковник Льюис с саблей в руке имел вид карателя, твердо решившего выполнить свою задачу. А задача у него была одна: проучить и наказать виновных. Он не испытывал никакого восхищения перед старым вождем, сидевшим на земляной насыпи траншеи и покуривавшим почерневшую, старую трубку. Маленький Волк был без оружия, и в его легкой улыбке проглядывала скорее жалость, чем насмешка. Полковник Льюис командовал атакой опытных, старых солдат, он не боялся индейцев и не питал к ним уважения. Он упорно вел своих людей прямо под выстрелы.

Старый вождь сделал рукой движение. Шайены дали залп. Солдаты пытались устоять, пройти через огонь, но он, точно железный бич, отбросил их назад. Они хотели застрелить старого вождя, но тот сидел и курил, и, казалось, ничто не тревожит его.

Тогда они отступили, расстроенные, окровавленные, оставив позади своих убитых и своего полковника. Льюис стоял на коленях и упирался ладонями в землю, пытаясь подняться. Он был ранен в живот. В его гаснущем сознании мелькнули мечты о востоке. Затем он упал лицом в траву, только негодуя на это и удивляясь, что боль вдруг оставила его.

Фитцжеральд сам пошел за телом Льюиса. Для этого требовалась храбрость — надо было оторваться от залегших солдат и идти смело, выпрямившись и не укрываясь. Он настолько приблизился к индейцам, что мог рассмотреть морщины на старом лице вождя. Шайены не спускали с него глаз, но не стреляли. Старый вождь уже не улыбался. Когда Фитцжеральд выпрямился, держа на руках тело полковника, ему показалось, что он видит жалость и глубокую скорбь на широком коричневом лице индейца. Повернувшись спиной к шайенам, он пошел обратно к своим солдатам.

Когда наступил вечер, девятнадцатый пехотный полк поставил фургоны в виде заслона. Младшие офицеры, подавленные и приунывшие, то и дело поглядывали на фургон, в котором находилось тело Льюиса. Были выставлены часовые на случай атаки, но атаки не последовало.

А поздней ночью стук копыт дал им знать, что шайены ушли на север, во мрак.

Двигаясь на север, индейцы так кружили и петляли, что предугадать их путь было невозможно. Двенадцать тысяч солдат, почти дивизия вооруженных сил Соединенных Штатов, закаленных ветеранов, которые не раз вели войны с индейцами, тщетно пытались захватить три сотни шайенов. И из этих трехсот не больше восьмидесяти было мужчин, и только половина из них — воины в расцвете своих сил.

Солдаты в синих мундирах наводнили Канзас. Длинные синие колонны кавалерии и пехоты, вагоны с артиллеристами и тупорылыми гаубицами двигались по всем направлениям. Иногда происходили стычки, и тогда в желтой траве прерий оставались лежать раненые и убитые.

Иногда загнанные в тупик индейцы разбивались на группы по двое, по трое и все же ускользали. Они увели табун в двести двенадцать лошадей, бросив своих собственных маленьких пони, которые были изнурены и загнаны насмерть. Они резали скот, кормились и скакали дальше.

Двенадцать ковбоев, возвращаясь с пастбищ в сопровождении фургона с продовольствием, поднялись на холм и увидели двух индейцев, свежевавших бизона. Ковбои ринулись вперед, а оба индейца, подняв головы, увидели их и бегом бросились к своим пони. Один из них с разбегу вскочил в седло; другой, получив пулю в ногу, упал. Ковбои столпились вокруг раненого индейца, делавшего отчаянные усилия, чтобы дотянуться до своего ружья. Мак Реди, старшина, отшвырнул ружье подальше, а Аксель Грин пнул сапогом упавшего индейца и разорвал . ему шпорой щеку.

Первый индеец, отъехав ярдов на триста, повернул пони и стал следить за происходящим. Расстояние было слишком велико, чтобы можно было достать до него из пистолета, а у ковбоев было с собой всего два ружья. Клинг и Сандерсон, оба отличные стрелки, сделали несколько попыток попасть в индейца, но безрезультатно. Грин хотел было погнаться за ним, но Реди удержал его, сказав:

— Брось! Одного мы заполучили, а тот пусть убирается к чертям!

Сандерсон согласился с ним.

— Это шайен, — заявил он, кивая на лежавшего в траве индейца со сломанной ногой и окровавленным лицом. — Возможно, вся их банда где-нибудь поблизости.

Второй индеец медленно поехал прочь. Первый лежал, опершись на локоть, неподвижный, даже не глядя на ковбоев, и тянул странную печальную мелодию.

— Что это такое?

— Похоронная песнь, — сказал Сандерсон.

Марси осклабился. Его дед был убит в бою с индейцами, и он считал, что ему полагается ненавидеть индейцев более, чем другим.

— Что мы сделаем с ним? — спросил Грин.

— Грязный краснокожий ублюдок… — злорадно процедил сквозь зубы Марси.

— Не трогайте его, — сказал повар Фергюсон. — Это не наше дело.

Индеец все так же не отрывал глаз от земли, лежа на боку, опираясь на локоть. Это был молодой человек, не достигший еще и тридцати лет, с правильным лицом, длинным мощным телом, выпуклой грудью и широкими плечами. Разорванная шпорой щека и сломанная нога причиняли ему боль, но он не показывал этого. Он лежал совершенно неподвижно в старых грязных штанах из оленьей кожи.

— Найдем дерево и вздернем его, — решил Реди.

— Брось, не надо!

— Послушай, Реди, — сказал повар, — не наше дело линчевать его. Может, он шайен, а может, и нет. Здесь никто ничего не знает об индейцах. Но линчевать его — не наше дело.

— Не шайен? Да ты посмотри на его мокасины!

Мокасины с совершенно изношенной подошвой, потертые и лопнувшие по швам, всё еще хранили следы былой красоты. Когда-то их с бесконечной заботой и терпением расшили бусами.

— Да, это мокасины шайена, — признал и Сандерсон.

Фергюсон переводил взгляд с одного лица на другое. Половина ковбоев были молодые ребята, не старше двадцати лет, загорелые, крепкие Фергюсон хорошо изучил их за те долгие ночи, когда они слегка поколачивали его. Уж так принято, чтобы каждая партия ковбоев пересчитывала ребра своему повару И он в каждом видел лучшие качества, присущие людям, живущим простой жизнью.

— Не линчуйте его, — сказал он — Бросьте его здесь одного, если вам хочется его смерти.

— Заткнись, поваренок! — сказал Марси.

Больше никто не произнес ни слова. Они стояли вокруг лежащего индейца и смотрели на него, а не на повара Фергюсон подошел к фургону с провиантом, взял там кружку с водой и протянул индейцу: